президента республики. Вблизи от нас сидели его сестра и сестра Динаизы, и ни одной из них не приходило в голову, что она может стоять выше какой-либо из своих товарок.
И как здесь все было приспособлено, чтобы доставить удобства и удовольствия этой женской молодежи, цвету нации! Как чудесно разукрашена вся мастерская! Каким тонким благоуханием был напоен там воздух! Какая чудесная музыка слышалась там время от времени! Все говорило о народе, поклоняющемся женщинам, о республике, более внимательной к удовольствиям своих дочерей, чем к благу других своих детей.
Одна из директрис объяснила нам основы управления мастерской, правила распорядка, обсуждаемые работницами, выборы всех шефов самими работницами, разделение труда и распределение работниц. Можно было подумать, что видишь пред собой великолепно дисциплинированную армию.
Другая рассказала нам, что мода никогда не меняется, имеется только определенное число различных фасонов для шляп, токов, тюрбанов и шапочек, модель каждого из этих фасонов была выбрана и установлена комиссией модисток, живописцев и т. д. и каждый головной убор так скомбинирован, что может по желанию суживаться или расширяться и подходит почти ко всем головам, так что нет надобности снимать мерку с каждой головы.
Так как республика желает, чтобы всякая вещь производилась как можно быстрее, то каждая шляпа, например, комбинируется таким образом, что делится регулярно на большое число отдельных частей, которые фабрикуются в огромных количествах механическим способом, и работнице приходится только сшивать и скреплять эти части; поэтому она может закончить шляпу в несколько минут.
Навык, который приобретает каждая работница, выделывающая всегда одну и ту же вещь, удваивает скорость работы и придает ей совершенство.
Самые изящные головные уборы рождаются тысячами каждое утро в руках их прекрасных создательниц, как цветы в лучах солнца и дыхании зефира.
Хотя регламент предписывает молчание только в течение первого часа, чтобы шефы могли давать свои инструкции всем и уроки ученицам, в мастерской царила такая глубокая тишина, что я был удивлен, хотя уже давно был убежден, что языки собравшихся вместе женщин не более активны, чем языки собравшихся мужчин, и что женщины умеют сохранять молчание и даже тайну так же хорошо, как и их несправедливые обвинители.
Но я весь вздрогнул, когда сейчас же после того, как пробило десять часов, две тысячи пятьсот прекрасных ртов раскрылись, чтобы запеть великолепный гимн, слишком, однако, короткий, в честь доброго Икара, который рекомендовал своим соотечественникам культ женщин, как культ божеств, от которых зависело их счастье. Мне казалось, что среди этих голосов я различаю голос Динаизы, и я был бы убежден, что это ее голос, если бы не знал, что она находится в другом месте.
Затем несколько голосов спели остроумную и изящную песню, посвященную радостям мастерской, и я очень жалею, что не запомнил веселого припева, который вся мастерская подхватывала с очаровательным весельем.
Этот час пения промелькнул, как молния, и опять уступил место тишине. Мы продолжали восхищаться порядком, который поддерживался во время движения директрис, обходивших все ряды.
Я очень хотел видеть час, когда разрешается беседа между двумя тысячами пятьюстами соседок. Я хотел также видеть, как эти красивые работницы снимают свои красивые передники, прячут снова свои красивые головки под своими красивыми шляпками с вуалями и всходят на омнибусы, которые должны отвезти их в различные кварталы города… Я хотел также посмотреть все пристройки, огромный склад материй и других необходимых для мастерской материалов и огромный магазин шляп, шапочек и других законченных произведений… Но Вальмор должен был уйти, и мы вышли вместе с ним, хотя директриса приглашала нас остаться.
— Все женские мастерские, — сказал нам Вальмор, расставаясь с нами, — мастерские швей, цветочниц, белошвеек, прачек и т. д., похожи на эту почти целиком, так что, посмотрев эту, вы в сущности видели все.
— Нет, нет! — воскликнул Евгений, — я хотел бы видеть их все и всегда!
И хотя я разделял его восхищение галантностью икарийцев, все же на обратном пути его энтузиазм часто вызывал у меня смех.
Вернувшись в отель, я нашел следующую записку:
«Мы будем в четыре часа иметь столь желаемое да. Приходите, приходите! Я сама хочу вам сообщить эту новость. Корилла».
Как же было велико мое изумление, когда два часа спустя я получил другую записку, без подписи, но в которой я сейчас же узнал почерк Вальмора.
«Не приходи… завтра утром в пять часов жди меня у входа в Северный сад».
Почему эта перемена, это новое свидание, это место, этот час. Я решил все-таки пойти.
Я побежал к Корилле: «Их нельзя видеть». Я побежал к госпоже Динамс: «Они выехали в деревню».
В сильном беспокойстве и смущении, не зная, куда деться, я шел машинально вперед и очутился, не заметив того, на берегу ручья, в одном из больших мест гулянья Икары. Найдя себе местечко в уединенном убежище, я, желая немного отдохнуть, хотел начать чтение романа, который мне дала Корилла, но это чтение так сильно захватило меня, что я пожирал книгу — страницу за страницей и остановился, только дочитав ее до конца. Картины, рассказы, анекдоты, стиль — все в этой книге было очаровательно.
Правда, что и сюжет был сам по себе весьма интересен: речь шла о браке, его счастье или несчастье, о качествах, необходимых для супругов, и их обязанностях, чтобы быть счастливыми, о неудобствах и катастрофах, которые являются следствием каждого из их недостатков. Легко догадаться, какие изящные картинки, какие пикантные историйки, сколь полезные уроки мог дать подобный сюжет!
Этот же роман был, что касается вопросов брака, прекраснейшим руководством морального воспитания для молодых людей, супругов, отцов и матерей.
Поэтому роман был премирован Национальным представительством. Все национальные писатели были призваны представить свои произведения, все граждане были приглашены представить свои отзывы, и этот роман получил премию среди большого числа других.
Я жалею, что не могу дать здесь детальное изложение этого романа, но рассказ до того сжат, что мне трудно было бы дать его анализ, и я предпочитаю ограничиться некоторыми размышлениями, чем уродовать такое прекрасное произведение.
Начинаю с двух наиболее важных замечаний. Во-первых, согласно системе общности, приданое в Икарии так же неизвестно, как и наследство [17]. Молодые люди и их семьи при вступлении в брак никогда не обращают внимания на состояние, а интересуются только личными качествами. Во-вторых, так как все юноши и девушки одинаково хорошо воспитаны, то все они могли бы быть одинаково хорошими супругами даже в том случае, если бы пары составлялись при помощи жребия.
Но молодые икарийцы, рассматривая брак как рай или ад в этой жизни, вступают в брак только тогда, когда хорошо знают своих избранных, и чтобы лучше узнать друг друга, женихи и невесты должны быть знакомы по меньшей мере в течение шести месяцев, а очень часто они знакомы с самого детства и в течение долгого времени, так как молодая девушка не выходит замуж ранее восемнадцати лет, а молодой человек не женится раньше двадцати.
Чтобы молодые девушки могли хорошо изучить характер своих будущих супругов, им предоставляют полную свободу говорить и гулять с юношами их возраста, но всегда под надзором их матерей, на прогулке, как и в салоне. Воспитание внушает в такой сильной степени мужчинам уважение к женщинам и приучает к их обществу, а общественное мнение так строго отнеслось бы ко всякой слабости, что можно было бы без всякого риска оставлять наедине молодых людей, которые любят друг друга. Не говоря уже о крайней бдительности матери, семьи и общества в целом, о почти непреодолимой фактически трудности избежать людских глаз, воспитание считает преступлением со стороны дочери желание скрыться с глаз матери или иметь от нее какой-нибудь секрет. Молодой человек питает такое же доверие к своему отцу.
Так как мать или отец всегда знают первые чувства своих детей и чувства, которые могут к ним питать другие, то всякое неподходящее знакомство может быть прекращено с самого начала.
Впрочем, отцы и матери никогда не препятствуют браку, который нравится их детям, и не
