фамилию и имя и выбросить диплом, или оставить все как есть.
— Что вы, диплом выбрасывать?! — поднял руку Кислик. — С врачами они пока считаются. Тут гражданские врачи-евреи работают. Ну, еще увидимся! — и он пошел в угол, к грязной бочке.
На втором этаже, так же, как и внизу, помещение тесно уставлено двух- и трехэтажными нарами. Большинство людей лежит, накрывшись шинелями и какими-то тряпками. Группа пленных в проходе между нарами о чем-то спорят. В стороне от остальных — высокий, худой парень, мне кажется, что он смотрит на меня со вниманием, сочувственно.
— Больно тесновато у нас, но вон там свободное место, — указывает он наверх. — А пока садитесь здесь, внизу.
Глуховатый, окающий говор, скуластое, худое лицо, густо покрытое веснушками. Сажусь, но вскоре поднимаюсь кажется, что стоя меньше ощущаю холод. В щели забитого фанерой окна дует ветер.
— Где служили-то?
Узнав, что я врач, оживился, рассказал о себе. Он фельдшер. В плен попал у Невеля, раненый. На вопрос о фамилии ответил:
— Зовите меня Яков, Яша. А если уж полностью, то Яков Семенович Горбунов. Я вот здесь нахожусь, под вами. Наверху-то теплее, чем на нижних нарах, только залезать туда трудновато.
По больному лицу и тощей фигуре Горбунова видно, что и ходить ему трудновато.
— Пойдемте, покажу, где параша. Надо уже спать ложиться.
Пошли в дальний угол, где стоит большая, ничем не прикрытая бочка. Кто поменьше ростом, тот становится на приставленный к бочке ящик. Тошнотворная вонь расходится отсюда волнами по всему этажу. Каково тем, кто лежит на нарах рядом с этой клоакой? Бочка заполнена почти доверху.
— Не опорожняют на ночь?
— В том-то и беда! — ответил Горбунов. — Разрешается выносить парашу один раз в сутки, утром. Ночью бочка переполняется и все течет на пол... Дизентерия у многих, — добавил он.
Возвратились к своим местам. Тут все еще продолжается взволнованный разговор.
— Если немцы не взяли Москву до сих пор, то сейчас уже все. Это самое они получат, а не Москву! — говорит низенький, с белесоватыми ресницами молодой красноармеец и, в подтверждение своих слов, делает выразительный жест рукой. С ним спорит пожилой человек, лет сорока, с длинными, наверно, сильными когда-то руками. На голове у него редкие, пепельные от седины, волосы.
— И без Москвы пол-России захватили, — говорит он. — Тех-ни-ка.
— И у нас такая же техника, только числом поменьше. Ты, что, в обозе служил, что с нашей техникой не знаком?
— Служил я не менее твоего, ты на меня не тявкай. Тебе легко говорить — молод. Вон ты какой, от горшка два вершка. А я семью оставил и не знаю живы ли они, или, может, умирают голодной смертью. Может быть, погибли от немецкой пули или бомбы. Не было еще такой войны в России и такого отступления не было, — с горечью закончил он.
— Как не было? — не выдержал я. — А война с Наполеоном, например. Еще дальше отступали... чем сейчас, а в конце концов побеждали.
— Ты попал в плен, твою часть разбили, так ты и думаешь, что все или убиты, или в плен попали! — продолжает наскакивать на своего противника низкорослый.
Пожилой изучающим взглядом рассматривает меня, и как будто собирается что-то ответить, но тут послышался голос Яши:
— Кончайте разговоры! Поздно.
Я высказался в каком-то порыве и сейчас упрекаю себя за опрометчивость. Людей не знаешь, а лезешь с историческими справками! А если какая-нибудь сволочь донесет?.. Ну, да хрен с ними, и с такой жизнью! Один конец! — с ожесточением подумал я, карабкаясь на верхние нары, и как-то сразу успокоился.
К утру одежда не высохла. Знобит. Выпив кружку кипятка, вместе с Яшей направился в перевязочную.
— Подождем пока придет врач, тогда и вас перевяжем, — предложил Яша. Он уже работает здесь фельдшером.
Вскоре пришла врач, женщина средних лет, в очках. Поздоровалась по-польски:
— Дзень добры! — Надела халат, села к столу.
— Из Лиды вчера прибыли раненые, — стал докладывать Яша, — вот и врач с ними, тоже раненый.
— Где кончали? — спросила она.
— В Витебске, в прошлом году.
— Ну, садитесь, давайте перевяжем.
Повязка намокла больше, чем в прошлые дни, наверно потому, что вчера пешком шли до лидского вокзала.
— Скажите, а вы сумеете делать обходы в палатах? Врачей мало...
— Я и хотел об этом поговорить с вами. Без костылей обхожусь, могу работать.
— Тогда надевайте халат. Яков! Отведите доктора вниз.
— Добже[6], Валентина Викентьевна!
На первом этаже гораздо хуже, чем наверху. Сырость, полумрак. Вернее называть не первым этажом, а полуподвальным: окна на уровне земли. Впереди, метрах в пятидесяти, булыжная мостовая, — тут улица делает подъем к мосту через Неман. Стены вдоль пола не имеют штукатурки, она отвалилась от сырости. Мягкий пух плесени покрывает углы, тянется к низкому потолку.
На мое «Здравствуйте!» ответило лишь несколько человек, остальные безразличны, лежат спрятавшись под рваные одеяла или шинели, заботясь только о том, чтоб как-нибудь согреться. Обходя зияющие дыры прогнившем полу, я пошел к раскрытой двери соседнего помещения. И тут то же.
— Давайте, Яков Семенович, вместе сделаем обход.
— Хорошо, сейчас раздам лекарства.
Все лекарства помещаются в его изуродованной кисти. Это на шестьдесят человек.
— Что с вами? — спрашиваю у съежившегося под шинелью больного. Он высунул голову. Лицо с нездоровым румянцем, на вид — лет двадцать пять. Худыми, тонкими пальцами провел по волосам.
— Кашель замучил, температура, — еле выговорил он и закашлялся. Сплюнул в тряпочку — в мокроте кровь.
— Когда кровь появилась?
— На днях. Тут дверь рядом, я еще больше простудился.
Приподняв рубашку, выслушиваю его.
— Хлористый кальций достанете, Яков Семенович?
— Во втором отделении еще есть. Дадут, наверно.
Следующий, горбоносый кавказец, тоже температурит.
— Грудь болит, голова болит. — жалуется он. Расстегнув ворот гимнастерки, можно увидеть причину болезни: на шее — пакеты увеличенных лимфатических узлов. Некоторые нагноились, кожа над ними, покраснела, мягко пружинит, готовая вот-вот прорваться под напором гноя. И у него туберкулез, но в другой форме.
Легче тем, у кого ранение. С такими легче и нам: знаешь, что можешь помочь. Записываем их, потом, после обхода вызовем в перевязочную. Мы с Яшей не торопимся. Больным нравится внимательный осмотр, искра надежды оживляет их лица. Кто с Кавказа иди из Средней Азии, особенно если были они на первом году службы, тем трудно рассказать о своей болезни, в их черных глазах видна лишь безысходная тоска, мольба о помощи. Яша или я быстро находим кого-либо из их земляков, хорошо разговаривающих по-русски. Последний, кого мы смотрим, лежит на животе и слабо стонет. Рука горячая, пульс частый, лицо бледное, одутловатое. Соседи по нарам говорят, что ночью он бредит. Огромный гнойник, флегмона, занимает область левой ягодицы. Надо вскрыть не откладывая.
— Инфекция глубокая. Пришлю за ним ребят с носилками, возьмем в перевязочную, — говорит Яша. И когда отходим от больного, рассказывает:
— Пленных грузили, в вагоны, конвоирам и показалось, что погрузка идет медленно. Стали подгонять
