сцены” освоены и осмыслены в России (если не массами, то хотя бы группами “продвинутой” молодой интеллигенции), а какие - нет. Все, что относится к “новым левым”, парижскому бунту 1968 года, да и вообще радикализму рубежа 1960 и 1970-х годов, становится хорошо знакомым и практически “своим”. Ги Дебор превращается почти в нашего соотечественника, а “Общество спектакля” явно сделалось настольной книгой критически мыслящих интеллектуалов. И в самом деле, кто лучше Дебора описал виртуальную диктатуру и симуляционную демократию, которые получили свое наиболее последовательное воплощение не на Западе, а именно в России 1990-х годов?
Зато явления, возникающие на наших глазах, рассматриваются как будто из прошлого, через призму идей и понятий 1960-х. Культура западноевропейских “новых левых” стала мощным российским мифом, к которому возвращаются снова и снова за отсутствием собственных побед или хотя бы мало-мальски весомых достижений. Потому фестиваль в Вудстоке (к которому ни авторы, ни читатели книги не имели никакого отношения) выглядит более реальным и конкретным, чем разворачивавшиеся всего несколько лет назад баррикадные бои антиглобалистов в Сиэтле, Праге и Генуе (где, кстати, участвовали российские, белорусские и украинские активисты).
Любопытно, что авторы, постоянно провозглашающие в качестве принципа тотальное недоверие к буржуазным масс-медиа, оказываются крайне зависимы от них, как только речь заходит о чем-то лежащем за пределами их непосредственного опыта. Они пишут про “дни хаоса”, которые устраивают антиглобалисты во время саммитов, про форумы, представляющие собой “праздники непослушания”, про “ребячество и отсутствие рамок”, про то, что нет иерархий, вождей, центральных комитетов и “прочих взрослых штучек” (с. 16). Короче, какая-то веселая игра политизированных тинэйджеров.
На самом деле конфронтационные протесты последний раз имели место в Генуе весной 2001 года. Кстати, они были очень тщательно организованы и координировались не хуже военных операций (планировалось движение колонн, их состав, цели их действий, прогнозировалась реакция полиции и т. д.). В Праге, например, штабную работу делали немцы - die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…
А социальные форумы представляют собой бесконечную череду конференций и семинаров, подготовка которых требует многомесячной бюрократической работы. За кулисами разворачивается борьба группировок, пытающихся склонить форум на свою сторону, а порой и манипулировать его участниками.
В общем, нормальная политика со всеми своими теневыми сторонами.
Что касается идеологии антиглобалистов, то по этому вопросу читатель вряд ли извлечет из энциклопедии какую-то полезную информацию. Например, В. Задирака уверен, будто участники движения отрекаются от ярлыка “антиглобалистов”, поскольку считают, что “глобализация - процесс непреодолимый” (с. 13). А как же быть, например, с книгой ведущего идеолога движения Уолдена Белло, которая так и называется “Де-глобализация”? Если бы автор статьи удосужился почитать не рассуждения либеральных комментаторов в “мейнстримной прессе”, а книги К. Агитона, А. Каллиникоса, субкоманданте Маркоса и других радикалов (упоминаю лишь тех, кто переведен на русский язык), то обнаружил бы, что со словом “глобализация” проблема совершенно иного рода. Сам термин введен официальной пропагандой искусственно, чтобы заменить непопулярные слова “неолиберализм”, “капитализм” и т. д. Соответственно движение протестует не против непонятной и условной глобализации, а против вполне конкретных неолиберальных реформ и капиталистической системы в целом.
Вслед за “мейнстримными” масс-медиа, авторы энциклопедии уклоняются от анализа сил, позиций, противоречий в современном радикальном движении, ограничиваясь общими словами про “различия”. Разница лишь в том, что буржуазные публицисты издеваются над различиями в среде протестующих (то ли дело раньше, когда враги капитала ходили монолитными колоннами с портретами вождей), а поклонники “радикальной альтернативы” боготворят “различия”, не вникая ни в суть вопросов, ни в аргументы спорящих.
Проблема энциклопедии в конечном счете не в произвольном подборе тем или неточности отдельных фактов (как раз фактический материал в книге богатый и достоверный). Проблема в отсутствии теории, концептуального анализа - не случайно статья “Альтернатива”, которая должна дать общее определение совокупности культурных и политических феноменов, объединенных своей “альтернативностью”, - одна из самых коротких и невнятных.
На первый взгляд, все более или менее ясно: речь идет об альтернативе “мейнстриму”, иными словами, буржуазной культуре и бюрократическим нормам. Однако все-таки, в чем состоит альтернатива? Объединена ли она какими-то общими ценностями, неприятием ценностей официальной культуры или только тем, что все эти явления официальной культурой на данный момент по каким-то причинам отторгаются? Отсюда и размытость, подвижность границ между “мейнстримом” и “альтернативой”. Идеологи контркультуры постоянно сетуют, что “мейнстрим” поглощает, переваривает их идеи и начинания. Хотя, с другой стороны, время от времени он и “изрыгает” из себя течения, которые, будучи в прошлом вполне официальными, могут при известных условиях обрести ореол оппозиционности и альтернативности (чего стоит хотя бы нынешнее увлечение советскими плакатами 1930- 1950-х годов). То, что является “мейнстримом” в одном обществе, становится модной формой противостояния официозу в другом (сопоставим хотя бы китайский и французский маоизм 1970-х годов).
Исторически смысл альтернативы тоже меняется. В начале ХХ века братья Бурлюки пытались сбросить Пушкина с корабля современности. Радикальная культура противостояла традиции высокого искусства. Однако та же классическая традиция к началу XXI века сама по себе становится все более маргинальной. Не отрицая ее значения в принципе, “мейнстрим” с помощью “гламурных” журналов и массового производства коммерческой продукции систематически профанирует и подрывает классическую культуру. Можно сказать, что Пушкина все же опустили за борт, хотя и со всеми соответствующими почестями. В итоге поклонники поэзии Золотого века становятся не менее экзотической (а численно, возможно, меньшей) группой, нежели толкинисты, растаманы и байкеры.
Общий пафос противостояния “мейнстриму” закрывает ключевой вопрос: что перед нами - альтернатива буржуазной культуре или альтернатива в рамках буржуазной культуры? На самом деле имеет место и то и другое. Более того, зачастую вопрос остается непроясненным и незаданным для самих участников процесса, а потому и их собственные стремления, стратегии поведения и методы действия оказываются противоречивыми, двусмысленными, непоследовательными и, в конечном счете, саморазрушающими.
Столкнувшись в начале ХХ века с первым взрывом “альтернативной культуры”, ортодоксальный марксизм характеризовал эти явления как различные формы “мелкобуржуазного бунта”. Понятное дело, слово “мелкобуржуазный” в лексиконе тогдашних социал-демократов было откровенно ругательным. Однако при более внимательном взгляде на проблему обнаруживаешь, что, независимо от эмоциональной окраски, формулировки “ортодоксальных марксистов” были совершенно логичны.
Особенностью мелкобуржуазного сознания является как раз противоречивость, неспособность доводить собственную мысль до логических выводов (что порой компенсируется утрированным радикализмом политических лозунгов). Эта противоречивость порождена самим социальным положением мелкого буржуа - в одном лице “труженика и собственника”, по Ленину, “маленького человека” русской литературы или просто социального Микки-Мауса, по Фромму. Кризис Welfare State (государства “всеобщего” благоденствия) породил на Западе и новый тип - образованного и материально почти благополучного люмпена, которого система не может успешно интегрировать (не хватает рабочих мест, нет перспектив роста), но не решается и окончательно “опустить”, предоставив собственной участи. Такое же противоречивое, мифологизированное и “мятущееся” сознание формируется у потерявшего опору советского интеллигента, превращенного неолиберальной реформой в образованного маргинала.
Взбунтовавшиеся дети Акакия Акакиевича требуют выдавать всем письмоводителям доброкачественные шинели. Им не нужны шинели для себя - им важен принцип! Это может быть бунт на коленях, а может быть самопожертвование героя-террориста. Образ нового мира остается размытым, ясно только, что в нем не должно быть места тем безобразиям буржуазно-бюрократического порядка, которые, собственно, и спровоцировали бунт.
Именно поэтому стиль оказывается важнее содержания, а ценностные различия между правыми и левыми критиками системы представляются не столь важными (знаменитый тезис о колебании мелкого
