преступности, и т. д.
Что касается терроризма, опять та же самая проблема. Это ведь уже не проблема
бедности. На самом деле терроризм вызван двумя вещами. Во-первых, просто
уровень общей социально-экономической напряженности очень высок,
соответственно, повышается и соблазн, что называется, силовым методом
сдвинуть ситуацию. И второй момент: социальная база терроризма - это, как
правило, не самые бедные, самые нищие люди, но самые озлобленные. А вот
озлобление в обществе нарастает, и тому причиной не только нищета, а общее
состояние страны, мира. Когда люди находятся в состоянии постоянной
конкуренции, постоянного бега наперегонки, озлобление увеличивается.
- То есть если, например, страна будет проводить хорошую социальную
политику, эти вопросы можно если не кардинально решить, то, во всяком случае,
снять их остроту?
КАГАРЛИЦКИЙ: Я думаю, да. Но другое дело, что социальная политика
невозможна без экономической политики. Вот нам все время говорят, что
социальная политика - это когда дают какие-то подачки бедным. Это неправильно.
Социальная политика неотделима от экономической политики, и она связана еще с
тем, чтобы были деньги у государства на проведение тех или иных программ. А
насколько эффективно эти программы будут проводиться, это другой вопрос.
Кстати, как ни странно, я думаю, что даже не самые эффективные программы, даже
достаточно бюрократизированные программы при вливании достаточно серьезных
денег дают результат. Да, там что-то разворовывается, что-то теряется, но все
равно результат есть. То есть нужно, чтобы были деньги у государства. Это связано
в значительной мере со способностью государства контролировать собственные
ресурсы, в данном случае нефть, минеральные ресурсы и т. д., и защищать свой
внутренний рынок, чтобы капитал работал именно на внутреннем рынке. Тогда
капитал становится заинтересован не в том, чтобы снизить заработную плату, а в
том, чтобы она была высокой, тогда будет высокой покупательная способность на
товары.
СЛУШАТЕЛЬ: Меня очень расстроило то, что ваш гость (по-моему, убежденный
коммунист) говорит про социализм, хотя уже вся история человечества доказывает,
что либеральная политика государства и вообще минимальное вмешательство
государства в экономику приводит к долгосрочным темпам экономического роста.
Мы это видим по Европе, которая проводит свою социально-экономическую
политику и выше своего одного-двух процентов экономического роста никак не
может прыгнуть. И мы также видим Америку, которая добивается шестипроцентного
экономического роста.
КАГАРЛИЦКИЙ: Забавно, что всякая критика неолиберальной догмы уже
автоматически считается «коммунизмом». Хотя ладно, пожалуйста, приписывайте
меня к коммунистам, это меня не волнует. Проблема в другом. Если взять 60-е
годы, 70-е и период с 80-х по начало 2000-х, как раз темпы-то экономического роста
показывают очень плохую картину для либерализма, потому что 50-60-е годы,
которые были периодом высокого государственного вмешательства, дали более
высокие общемировые темпы роста, чем период с 1980 года по настоящее время.
Причем как раз по мировым показателям страны с более высокой степенью уровня
госвмешательства, такие как «Азиатские тигры» или Китай, опять-таки являются
лидерами. В Европе лидером по темпам роста является Финляндия, которая
отличается высоким уровнем государственного вмешательства и госпрограмм, а не
более либеральные страны, такие как, скажем, Франция, Германия или Англия,
которые показывают более низкий уровень.
- Но мы говорим не только о вмешательстве государственных программ, но и о
реальной возможности проводить в жизнь социальные программы, что я,
например, считаю необходимым, потому что очень много людей не защищены, и
государство не может их просто выбрасывать и вообще с ними не считаться.
КАГАРЛИЦКИЙ: Тем не менее наш собеседник в чем-то прав. Действительно, без
роста экономики или развития экономики социальные программы невозможны.
- Об этом мы тоже говорили.
КАГАРЛИЦКИЙ: Да, только проблема в другом. Повторяю, что при более высоком
уровне госмешательства экономический рост в масштабах мира был более
высоким. Даже 70-е годы, которые безусловно и объективно являются периодом
кризиса государственного вмешательства в экономику, давали лучшие мировые
показатели, чем теперешние.
© 2001-2003, радиокомпания «Маяк».
Поддержка сайта - Дирекция интернет-вещания ВГТРК, 2002-2003.
E-mail: [email protected]
МАЙКЛ ХАРДТ, АНТОНИО НЕГРИ. ИМПЕРИЯ
Пер. с англ. под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. М.: Праксис, 2004. 440 с. Тираж 2000 экз.
Модная книга Майкла Хардта и Антонио Негри «Империя» наконец вышла на русском языке.
Надо сказать, что появление этой работы на английском уже вызвало некоторый шок. Во-первых, потому, что редко когда труд, посвященный революционной теории, становился, подобно «Империи», коммерческим бестселлером. А во-вторых, если уж труды левых начали пользоваться массовым спросом, то почему произошло это именно с такой книгой? Но все по порядку.
Несмотря на изрядный объем, пересказать «Империю» крайне просто. Собственно, авторы сами это сделали в предисловии. Если кто-то хочет просто ознакомиться с мыслями Хардта и Негри, рекомендую книгу не читать, ограничившись первыми страницами.
Здесь мы узнаем, во-первых, что глобализация, изменившая капиталистический мир, эффективна и необратима. Во-вторых, что экономические отношения становятся все менее зависимыми от политического контроля и что национальное государство приходит в упадок. Собственно, эти два тезиса представляют собой общие места неолиберальной пропаганды. Но, внимание, тут мы и обнаруживаем главный вклад Хардта и Негри в общественную мысль: на смену национальному государству приходит Империя. Обязательно с большой буквы, и не путать с империализмом.
«Империя становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит миром» (с. 10).
Собственно, ничего больше об Империи мы в книге уже не узнаем, поскольку авторы тут же заявляют, что речь идет о сетевой власти, вездесущей, неуловимой, но крайне противоречивой. Российский читатель, испорченный чтением газеты «Завтра» и других продуктов национального постмодернизма, может ненароком подумать: не идет ли речь о еврейско-масонском заговоре или о «мировой закулисе»? Нет, теоретики заговора предполагают наличие некой тайной власти. А власть Империи является явной. Просто у авторов нет ни слов, чтобы ее описать, ни конкретных примеров, на которые они могут сослаться.
Невозможность что-либо конкретно сформулировать как раз и является главной новаторской мыслью этой удивительной книги. Все дело в проиворечивости самого явления, объясняют нам. Империя еще до конца не слжилась, но она уже переживает глубокий упадок.
«Противоречия имперского общества являются неуловимыми, множащимися и нелокализуемыми: противоречия везде» (с. 191).
