образцов увеличивалась. Встречи Дронова с Людерсдорфом стали более частыми.
Машина, запущенная Дроновым, заработала на полную мощность. Виктор как искусный дирижер руководил оркестром надувательства и обмана, подключив «в темную» к этой грязной игре и Фроликова, который ничего не подозревал.
Дронов вместе с Людерсдорфом организовывали операции по получению секретных образцов техники и технической документации. «Разрабатывал» Виктор и американца Робертсона, платил ему деньги, выявлял слежку, проводил липовые агентурные операции с привлечением работников резидентуры. Из Центра пошли хвалебные отзывы на добываемые им и Фроликовым материалы. Активность Дронова возросла, но он был очень осторожен и риск свел до минимума, встречаясь с Людерсдорфом при крайней необходимости по разработанной им жесткой системе связи.
Примерно раз в месяц Дронов виделся с Робертсоном в Нью-Йорке на его фирме «Электроник эквипмент», придавая каждой встрече характер агентурной операции. Сценарии встреч с Робертсоном предварительно обсуждались на конспиративной квартире в Вашингтоне с Людерсдорфом. В эту работу Дронов старался привнести весь свой богатый опыт работы по добыче образцов техники и технической документации, который он приобрел за десять лет работы за рубежом и в Центре. Чтобы в Центре не обратили внимания на легкость, с какой Дронов достигал успеха, чтобы не вызвать подозрения, Виктор вводил в каждый эпизод искусственные препятствия, затяжку во времени, придумывал всякие осложнения.
Время летело незаметно. Подошел отпуск, и Дронов отправился в Союз. Перед возвращением в Вашингтон Виктор дней десять был занят в Центре и в МВТ.
В Центре на всех уровнях он почувствовал повышенное внимание к себе. Начальник управления в беседе посетовал, что потеряли Адамса, но отметил значительный прогресс в работе по добыче образцов и технической документации, пожелал дальнейших успехов. В Управлении информации Виктора буквально завалили различными заданиями: руководство страны не знало, куда девать нефтедоллары, и щедро транжирило их. А надо было все, особенно американское.
Уже перед самым отъездом Виктор случайно в коридоре столкнулся лицом к лицу с генералом Изуитовым. Встал как положено по стойке «смирно», приветствуя высокое начальство.
– Здравствуй, здравствуй, Виктор Никифорович, – подавая руку Дронову и улыбаясь, начал генерал. – Зайди-ка ко мне на минутку.
Виктор был крайне удивлен цепкой памятью кадрового начальника, с которым последний раз встречался полтора года тому назад перед выездом в Штаты.
Когда они уселись в его кабинете, генерал продолжил:
– Слышал, слышал о твоих успехах. Молодец, мы в кадрах следим за твоими делами. Покажи им, как надо работать, а то уж очень много жалоб и криков о сложных условиях, невозможности ведения разведки. Я, конечно, не верил и не верю этой чепухе, везде можно работать, только надо уметь. Твой пример подтверждает мои мысли. Да, чуть не забыл, очень хорошо, что встретил тебя. – Генерал достал из ящика стола какую-то белую коробочку и, протягивая ее Дронову, сказал: – Прочитай-ка там по-английски, от чего эти таблетки?
Виктор перевел.
– Ты знаешь, – продолжал генерал, – нигде не могу найти, даже в Кремлевке. Посмотри там у себя, если найдешь, пришли через участок почтой.
– Нет проблем, – ответил Виктор.
Уходя, Виктор решился и подарил генералу красивую ручку «Паркер» с золотым пером. Изуитов тепло попрощался с Дроновым и просил не стесняться, заходить. Дронов почувствовал, что между ними установилась какая-то близость.
Оставшись один, генерал подошел к сейфу, вынул из него тетрадь в красном переплете и что-то туда записал. Мало кто знал, что у Изуитова были две таинственные тетради: красная, куда он заносил фамилии своих доверенных лиц, и черная, куда заносились люди, по его мнению, нерадивые, проштрафившиеся, которым путь наверх и за границу был навсегда заказан.
Возвратившись из отпуска, Дронов вновь с головой окунулся в работу. В круговерти дел быстро летело время, незаметно подкралась весна.
Виктор по-прежнему регулярно встречался с Людерсдорфом на конспиративных квартирах в Вашингтоне или в Нью-Йорке. Они все больше и больше сближались, что-то тянуло их друг к другу. Может быть, это была общая обида на общество, которое, как им казалось, не оценило их способности и талант, сделало изгоями, не дав занять достойное место.
Иногда они долго засиживалось во время встреч за бутылкой, обсуждали самые различные вопросы, спорили, доказывали друг другу свою правоту. Дронов в спорах порой был очень агрессивен, его агрессивность переходила иногда в откровенную русскую грубость, которая возникала, вероятно, оттого, что его совесть была не спокойна. Для нее, по всей видимости, было недостаточно тех аргументов, которые он находил в свое оправдание, и в спорах она вновь просыпалась и давала о себе знать. И все-таки истинной причиной бунта совести было нечто другое. Дронов, несмотря на свои прежние заверения, что никогда не станет на путь предательства, не станет агентом, все больше и больше отступал от своих принципов. Под влиянием Людерсдорфа становился настоящим агентом. Американец постепенно втягивал его в свои сети, ставил задачи, усложняя их. И Дронон ничего не мог поделать с собой, выполняя волю своих хозяев. Иногда ему хотелось прекратить эту опасную игру, но выйти из нее было уже невозможно, хотя он понимал: сколько веревочке ни виться, а конец будет.
Американец все больше привлекал его к выполнению своей глобальной задачи – проникновению в высшие органы ГРУ, нацеливая его на Изуитова как на главный объект.
Как-то сильно подвыпив, они вдвоем парились в небольшой баньке на берегу озера в лесу. Людерсдорф был большой любитель попариться, вероятно, эта привычка осталось у него с Финляндии. Но выпивоха он был классный. В ЦРУ про него говорили: ему надо ведро водки выпить, чтобы захмелеть. Дронов тоже стал больше пить. Они по очереди стегали друг друга по разгоряченным красным спинам, плескали водой на раскаленные камни, пар столбом поднимался вверх. Потом прямо из парной бросались в ледяную воду озера, отдыхали в предбаннике, закутавшись в белые простыни, пили холодное пиво, болтали о всякой всячине.
– Кирилл, – как-то неожиданно начал Виктор. – Здесь, надеюсь, нет ушей?
– Конечно нет, об этой хижине дяди Тома кроме меня никто не знает.
– Хорошо, – продолжал Виктор. – Мне пришла в голову шальная идея. Хочешь, поделюсь?
– Давай, давай, – охотно согласился Кирилл. – В шальных идеях часто есть крупицы гениальности.
– Не уверен, что ты найдешь там эти крупицы, скорее это бред сумасшедшего, – продолжал Виктор. – Представляешь, какой бы мы с тобой могли бы наделать звон на весь мир, какую пищу могли бы дать писакам-журналистам, историкам, политологам, политикам, если…
– Ну не тяни, что если? – перебил его Кирилл.
– Если, представь себе, я вербую тебя, и ты становишься агентом ГРУ. Только подумай, какой спектакль можно было бы разыграть, – заговорил Виктор. – После нас будут долго разгребать, сочинять небылицы, легенды и никогда по-настоящему не поймут до конца, не поверят.
– Ха, ха, ха, – расхохотался Людерсдорф. – Действительно, здесь что-то есть карамазовское, запредельное.
– Ну почему запредельное? – спросил Виктор. – Представь себе, я познакомился с тобой где-нибудь на приеме, почувствовал родство душ, увидел твое недовольство своей судьбой. Ведь скажи откровенно, это так? Тебе до конца в Лэнгли[11] не верят, думают, русский волк всегда в лес смотрит, и никто не знает, когда убежит. Ваш Пинкертон, то бишь начальник контрразведки ЦРУ господин Энглтон, небось на тебя давно глаз положил и копается в твоей родословной?
– Ну хорошо, продолжай, предположим, ты прав, – хмуро вставил Людерсдорф.
– А чего здесь продолжать, главное, свою гениальную идею я уже изложил, – улыбаясь, проговорил Виктор, глядя на хмурого визави. – Как будет здорово: твои будут думать, что ты работаешь со мной, а мои – что я работаю с тобой. Какая будет великолепная легенда прикрытия для нас обоих.
– Да, это ты здорово; Виктор, придумал. И будь я помоложе, чем черт не шутит. А сейчас я уже стар на эту роль, ведь мне уже скоро на отдых пора, в Лэнгли уже кое-кто намекал, но мои дела не дают
