рассказывая слушателям печальную сказку о его девушке.
Поедали картошку вшестером: именинник, двое его гостей и трое их подруг. Сначала разлили по бокалам шампанское, затем мужчинам — водку, а девушкам — амаретто. Чокались. Чего-то от души желали. Пары сидели в обнимку, и девушки укладывали захмелевшие головы на плечи своих спутников. Когда сковородка уже опустела, а чайник только поставили на огонь, именинник взял в руки гитару и заговорил печальным речитативом:
«А ведь все настоящие мастера, взять хоть Леннона, хоть Гребенщикова, сложили о любви только грустные песни, — подумала Варя. — Неужели никому еще это чувство не принесло радости? Лишь на время уносило из жизни…»
Тимур поднял запотевшую рюмку:
— Ну, давайте за все хорошее! Пусть дядюшка кайф никогда на покидает твой флэт!
— А я тебе желаю, — подруга именинника потянулась к нему бокалом и влажными, малиновыми, сладко растянутыми губами, — много-много любви!
Варю вдруг передернуло. Она машинально чокнулась с остальными, но едва пригубила вино. Амаретто было слишком приторным, чтобы пить его без конца.
— Варежка, ты чего? — шепнул Тимур.
— Да так…
— Пойдем, проветримся!
Они вышли прямо на лестницу, коридоров в башне нет. Варе казалось, что она в средневековом замке, — того и гляди, загромыхают кованые сапоги и забряцают доспехи. А снизу — с замкового двора — заржут кони. Главное здание МГУ изнутри вообще мрачное, каковым и должно быть здание, построенное заключенными. И, как паутина, его опутывали легенды. Самая знаменитая рассказывала о том, как один из зэков на фанерных крыльях пытался улететь с Воробьевых гор. Наверное, этот человек хотел жить. Но он любил. Любил свободу. И был свободен в те мгновения, что делал шаг с башни, навстречу земле. В эти секунды он вручил себя Вечности, а потом жизнь забрала себе расплющенное тело.
Они встали на две соседние ступени, и Тимур притянул ее к себе. Варя как будто погрузилась в него, чувствуя, что если она сейчас и существует, то лишь под его поцелуями, в его руках, вместе с его разгоряченным и все убыстряющимся дыханием.
Из-за дверей комнаты до них долетел хохот. Варя вдруг испугалась, что дверь сейчас откроется, и, чтобы этого не заметить, закрыла глаза, с суматошной быстротой целуя Тимура в висок, шею, ямку между ключицами в вырезе рубашки. Тимур прижал ее голову к своей груди, вдыхая запах ее волос.
Их не прервали. Дверь не открылась. Жизнь отступила и затаилась, как если бы кто-то сейчас летел на фанерных крыльях.
На четвертый день в больнице Варя попросила у соседки по палате пару листков из блокнота и ручку. До этого она ничего не писала, в том числе и ответные записки Тимуру, не понимая, на что она должна отвечать. На неживые, выспренние слова, непонятно зачем брошенные на бумагу? Сейчас Варя принялась за новое стихотворение, точнее, за новое стихотворное начало:
Тут Варя остановилась, не видя у стихотворения никакого логического конца. Ей действительно хотелось вернуться к чему-то прекрасному и нежному — в первые дни их знакомства, когда любовь лишь пыталась разгореться на промерзшей зимней земле. Вернуться и поверить, что их с Тимуром костер уже нашел свои дрова, а потухнет лишь оттого, что в него попытаются бросить что-то лишнее. Что она может сказать стихами теперь, когда пламя затушено? «Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь…» Нет, это надо было слушать раньше, теперь остается лишь быть отвергнутой. Варе хотелось уже поскорее вернуться домой, чтобы увидеть, как именно это произойдет.
Выписали ее в будний день, и, приехав домой, Варя не застала там никого, кроме собаки. Дождавшись, пока та перестанет скакать вокруг вновь обретенной хозяйки и заливаться сумасшедшим счастливым лаем, Варя прилегла на диван и велела дворняге с громким именем Тарзан лечь рядом с собой. Она вцепилась в рыжеватую дворняжью шкуру руками, чтобы обрести хоть какую-то опору, зарылась в густую собачью шерсть лицом, но мысли не могли найти убежища и метались в черепной коробке, как сухие листья, взбаламученные осенним вихрем.
…Теперь всю оставшуюся жизнь ей придется бороться со своим организмом. Бороться за право иметь детей — за право быть полноценным человеком. Теперь внутри нее, в глубине, под надежной защитой тазовых костей заложены две мины замедленного действия, готовые воспалиться в любой момент.
По словам врачей, ей нельзя поднимать тяжести, переохлаждаться и, самое главное, нервничать. Нельзя нервничать! Варя перевернулась на спину и захохотала, зло растирая по лицу моментально хлынувшие слезы.
Испуганный Тарзан вскочил с дивана.
— Варежка, ты уже дома?
В приступе хохота Варя не услышала, как открывалась входная дверь. Тимур подбежал к ней, упал на колени возле дивана и обнял так, словно старался вобрать ее всю в себя.
Варя обхватила его за шею, прижимая изо всех сил. И ей показалось, что они, как две упавшие рядом капли ртути, рывком слились в одно целое.
