Глава 9
Жрец Чернобога
Княгиня проснулась ночью, когда было еще темно за окном, от шороха в горнице. Она подняла голову и в полосе света лунной дорожки увидела купающуюся в ней мышь. Мышь играла с собственным хвостом, вставала на задние лапы, поворачивалась мордочкой к ее постели. По спине Ольги пробежал озноб. С детства она боялась мышей. Ощущение сырого погреба мгновенно всплыло в глубине, будто она сразу перенеслась в далекое время и стала маленькой и беззащитной. Дрожь омерзения была сильной и заставила ее лежать неподвижно. Ничего не стоило спугнуть это серое существо, пошевелив рукой, вскрикнув, наконец, громко позвать служанок… Но мышь танцевала, будто совершала ритуальный танец, все движения ее были плавны, и даже удары хвоста об пол ритмичны…
Как всегда, Ольга помимо своей воли отмечала и запоминала мельчайшие детали, уроки бабки– жрицы не пропали даром: «Жизнь наша состоит из мелочей, как из капелек воды родник, река и море. Каждая капля подобна другой и мала, но вместе — это сила воды. Она сметает все на пути и даже гасит огонь. Люди проходят мимо мелочей, этих капелек, а потом удивляются, откуда берется поток, их смывающий…» «Да, бабка была умна, — подумала Ольга, завороженно глядя на движения серой твари. Это помогло ей справиться с отвращением, переходящим в страх. —Почему ты ее боишься? — трезво попыталась рассуждать княгиня. Самообладание, как и всегда, не покинуло ее. Оно позволяло выходить из самых непредвиденных трудностей с высоко поднятой головой. Это тоже был наказ бабки: «Нашел — молчи, потерял — молчи, и голову выше…».
«Капелька» мышь продолжала свои наглые движения, а Ольга была не в силах совладать с собой, лежала, будто приготовленная к долблению ладьи дубовая колода на берегу реки.
Лежала княгиня, не в силах двинуться. Да, она боялась мышей. Что тут диковинного? Все женщины их боятся — и княгини и крестьянки.
Бабка говорила, что мыши служат на посылках у Чернобога. Поэтому и называют их «гадами»; «гадиной». Но может ли княгиня снизойти до того, чтобы спугнуть эту гадину из страха?
Однажды около умершего волхва всю ночь просидела мышь, и потом никто не хотел подойти к нему: уверяли, что мышь сказала всем, что это злой колдун, вредил людям и будет дальше мстить каждому, кто усомниться в его могуществе.
Нет, нет, княгиня не должна бояться и слуг Чернобога.
Бабка всегда следила за появлением в доме мышей и огорчалась, когда их видела… Считала, что мыши появляются не к добру. Может и пожар случиться, и к покойнику это часто бывает. «Если у кого мышь прогрызет одежду, тот скоро умрет», — отчетливо вдруг выплыли слова из детства. И Ольга живо вспомнила растерянное лицо ключницы в доме, показывающей прогрызенную мышью поневу[120]. И то, что потом ключница вскоре умерла, списывали на мышь: Чернобог знак послал, что скоро ее заберет. А ведь хорошая была женщина, добрая, Ольгу любила и всегда ей тайком от мачехи сунет грушу в меду или финик заморский.
Воспоминания отвлекли Ольгу, ей казалось, что прошло много времени, но лунная полоса никуда не сдвинулась, и все так же в ней выплясывала гадина.
«Господи, да что со мной! — вдруг пронеслось у нее в голове! Ведь это же тварь Божия!» — и княгиня отогнала прочь тень Чернобога, нависшую над ней.
— Где твоя полынь? — услышала Ольга въявь голос бабки.
Полынь сохраняла и оберегала от нечистой силы — и бабки всем своим внукам и внучкам завещали держать в мешочке из льняного полотна пучок полыни под подушкой, тогда никакая нечисть не приблизится.
«А крапива?» — «И пучок крапивы должен висеть в изножье ложа».
«Господи! Я все забыла, чему меня учили, — пронеслось у Ольги в голове. — Я все на волю Господа уповаю… — и она скосила глаза на мышь, на миг застывшую, будто глиняная фигурка. — Но ведь Господу даже нельзя объяснить, чего я так испугалась».
Да, считалось, что видеть мышей не к добру, но еще страшнее было, когда мыши покидали дом или овин: беда была неминучая, ждали пожара или мора — недуга, который унесет всех к Чернобогу.
«Опять Чернобог! — внутренне поморщилась княгиня. — Ну причем тут он, когда я давно в Христа верую».
Но мышь продолжала свои игры с хвостом в лунном свете, и Ольга — странно — не имела сил, чтобы поднять руку и перекреститься. Она знала это сосущее где?то в глубине чувство тревоги, трудно выразимое словами: все в ее душе было разрозненно, будто валялось на полу, и поднять и положить на место не могла — Чернобог, мудрая и любящая ее бабка, мышь эта проклятая, неизвестно как попавшая к ней. Ведь еще недавно в княжеских палатах обходили все помещения и затыкали все дыры, заливая их жидкой глиной с камнями.
Ольга всегда знала, что делалась у нее и в доме и в граде.
«И в княжестве», — добавила она себе, но как?то неуверенно, вспомнив свое вчерашнее свидание с невесткой Мариной. Ее кольнула боль, неожиданно осветившая причину внутренней тревоги.
«Да это Маринка и прислала!» — сказала себе Ольга, разумея тревогу и страх перед мышью.
Маринка, как звали ее в Киеве, была жрицей богини Макоши, ее деревянное изваяние стояло на берегу Лыбеди, и все источники, родники, бьющие на дне оврагов–яров, также были в ее ведении, все были посвящены Макоши. Маринка верховодила всеми Сторожившими родники, вела хороводы на берегу Лыбеди в честь богини. Красивая и веселая, хохотунья, она и сейчас, став женой Святослава, родив ему сыновей, продолжала кружить головы киевским молодцам.
Нет, нет, не это сердило Ольгу, хотя неугомонность невестки была ей неприятна, и княгиня зимой, когда Святослав еще не вернулся, вызвала ее и отчитала. Ольге сообщили, что Маринка, известная своим умением ворожить и привораживать, стала колдовать и на Святослава.
Все киевские бабы давно сносили Маринке старые горшки, которые, как известно, обладают магической силой. Ольга не подвергала это сомнению, потому что помнила с детства, как кости сожженных на кострах умерших укладывали в горшки и закапывали в курганах; как под домом, прежде чем его выстроить, в землю помещали горшки с едой; как горшки водружали на палку и ставили в поле, чтобы птицы не клевали посевов.
— Пусть, — рассудила княгиня, — стараются, как могут, чтобы хлопотали о прибытке в домах…
Но колдовать… У каждой жрицы–ведуньи в Киеве были свои обороты–привороты, но Маринка, кажется, всех затмила.
— Ах уж эти горшки. — Ольга тяжело вздохнула, позабыв о мыши; глянув туда, увидела лишь светлое пятно лунной пряжи на полу.
— Да, да, это невестушка мне послала эту тварь, хочет показать, как она сильна, заставить меня ее бояться.
Ольга потянулась и рукой достала мешочек с полынью, поднесла его к лицу и жадно вдохнула резкий, ни с чем не сравнимый запах. Оторвавшись от него, княгиня перекрестилась.
Наваждение страха исчезло, но воспоминание о Маринке не уходило.
«Это теперь до утра», — с тоской подумала Ольга.
Да, о колдовстве и о горшках думать не хотелось, но они будто нарочно выстраивались перед нею, когда закрывала глаза.
Что творила с горшками Маринка? Ольге, конечно же, рассказали, что самым сильным приворотом ее было, когда невестка помещала в новый горшок, где была просверлена дырка, летучую мышь, выловленную отроками[121] в пещерах на берегу Днепра, и ставила этот горшок в муравейник в лесу. Обглоданные муравьями косточки мыши способны были приворожить любого парня, любую девицу.