— Можно мне получить мою законную банку «Гиннесса»? — осведомился он.
— Даже не знаю, — занервничала я, на минуту забыв, что я очарована.
— Девятьсот лет, — мягко напомнил он.
— Да, понимаю, — сказала я, — и полностью разделяю, но, видишь ли, эти банки не мои, а Дэниэла. То есть он за них заплатил, и я как раз собиралась отнести ему одну, но… а, ладно, неважно. Бери.
— Может, Донал за них и заплатил, но судьба предназначила их мне, — доверительно сообщил он, и я почему-то даже не усомнилась.
— Правда? — нетвердым голосом спросила я, разрываясь между желанием сдаться на милость сверхъестественных сил, играющих этим человеком и мною, и страхом быть обвиненной в том, что обнаглела и распоряжаюсь чужим пивом, как своим.
— Донал не стал бы возражать, — продолжал он, мягко высвобождая что-то у меня из-под мышки.
— Дэниэл, — рассеянно поправила я, оглядывая толпу в прихожей; нашла глазами сблизившихся головами Карен и Дэниэла и подумала, что, судя по виду Дэниэла, ему сейчас не до пива.
— Может, ты и прав, — согласилась я.
— Есть только одна загвоздка, — сказал парень.
— Какая?
— Если ты — плод моего воображения, то и «Гиннесс» твой тоже плод моего воображения, а воображаемый «Гиннесс» вполовину не так хорош, как настоящий.
У него был чудесный выговор, такой мягкий, лиричный, и звучал знакомо, но я никак не могла определить, почему.
Парень открыл банку и вылил ее содержимое себе в горло. Он осушил всю банку одним глотком, а я стояла и смотрела. Могу честно признать: он меня впечатлил. Почти никто из моих знакомых так не умел. Если точно, единственный, кто умеет, — мой папа.
Я пришла в полный восторг, совершенно пленившись этим мужчиной-мальчиком, кто бы он ни был.
— Хмм, — задумчиво промычал он, посмотрев на пустую банку, а затем на меня. — Трудно сказать. Может, оно настоящее, но, опять-таки, может, и воображаемое.
— Вот, — сказала я, протягивая ему вторую банку. — Это настоящее, ручаюсь.
— Почему-то я тебе верю. — И он взял вторую банку и повторил представление с начала до конца. — Ты знаешь, — глубокомысленно продолжал он, вытирая губы тыльной стороной кисти, — я думаю, ты права. А если пиво настоящее, значит, и ты тоже настоящая.
— Пожалуй, да, — согласилась я. — Хотя часто я в этом не уверена.
— Ты, наверно, иногда чувствуешь себя невидимкой? — спросил он.
У меня екнуло сердце. Никто, никто никогда еще не задавал мне этот вопрос, а ведь в точности так я чувствовала себя большую часть своей жизни. Он что, читает мои мысли? Я была просто околдована. Такое чутье! Кто-то понял меня. Совершенно незнакомый человек только что заглянул мне прямо в душу и увидел мою суть. От радости, волнения и надежды у меня закружилась голова.
— Да, — слабо кивнула я. — Иногда я чувствую себя невидимой.
— Я знаю, — сказал он.
— Откуда?
— Просто знаю, и все.
— Ясно.
Потом мы оба замолчали, стояли и, слегка улыбаясь, смотрели друг на друга.
— Как тебя зовут? — вдруг спросил он. — Или лучше называть тебя просто Богиней «Гиннесса»? Если хочешь, можно сократить до БГ. Но тогда я могу перепутать тебя с какой-нибудь лошадью и попытаться поставить на тебя, а ты, будем откровенны, совсем не похожа на лошадь, и хотя у тебя красивые ноги… (тут он остановился, нагнулся вперед так, что его голова оказалась вровень с моими коленями). Да, ноги красивые, — продолжал он, выпрямляясь, — но не думаю, чтобы ты умела бегать так быстро, чтобы выиграть Большой Кубок. Хотя, может, ты пришла бы в первой тройке, так что я в любом случае мог бы ставить на тебя … Посмотрим, посмотрим. И все-таки, как тебя зовут?
— Люси.
— Значит, Люси? — повторил он, глядя на меня зелеными-презелеными глазами. — Красивое имя для красивой женщины.
Я точно знала, что он ответит на мой следующий вопрос, но все равно решила спросить:
— Скажи… ты, случайно, не ирландец?
— Разумеется, господи, кем же мне еще быть, как не ирландцем? — откликнулся он с театрально- преувеличенным ирландским акцентом и выдал какое-то замысловатое танцевальное па. — Самый что ни на есть, из графства Донегал.
— Я тоже ирландка, — взволнованно сообщила я.
— По выговору не похоже, — усомнился он.
— Нет, правда, — возразила я. — Во всяком случае, мои родители оба ирландцы. Моя фамилия Салливан.
— Действительно ирландская, — признал он. — Ты из вида Пэддиус, подвид Этникус?
— Что-что?
— Ты ирландского происхождения?
— Да, родилась здесь, — согласилась я, — но ощущаю себя ирландкой.
— Ладно, для меня этого достаточно, — весело заметил он. — А меня зовут Гас, но друзья для краткости называют меня Огастес.
Я была совершенно очарована. Он нравился мне все больше и больше.
— Чрезвычайно рад нашему знакомству, Люси Салливан, — сказал он, беря меня за руку.
— А я чрезвычайно рада познакомиться с вами, Гас.
— Нет, пожалуйста! — протестующе вскинув руку, воскликнул он. — Огастес, я настаиваю.
— Если тебе все равно, я бы лучше звала тебя Гас. Огастес так длинно, что весь рот забивает.
— Я? — с искренним удивлением произнес он. — Весь рот? Ты ведь только что со мной встретилась!
— Ну, ты же понимаешь, что я имела в виду, — смутилась я, испугавшись, что мы не поймем друг друга.
— Ни одна женщина до сих пор обо мне такого не говорила, — заявил он, внимательно глядя на меня. — Ты необычная женщина, Люси Салливан. Ты, если я могу так выразиться, очень проницательная женщина. И если ты настаиваешь на формальном обращении, так и быть, зови меня Гасом.
— Спасибо.
— Сразу видно, что ты хорошо воспитана.
— Правда?
— Конечно! У тебя чудесная манера поведения, очень мягкая и вежливая. Ты, наверно, умеешь играть на фортепьяно?
— М-м-м… нет, не умею, — промямлила я, недоумевая, что заставило его столь резко переменить тему. Мне хотелось сказать ему, что умею играть на фортепьяно, потому что я изо всех сил старалась ему понравиться, но беззастенчиво врать все же боялась: вдруг он тут же предложит сыграть в четыре руки?
— Значит, на скрипке?
— Нет.
— На окарине?
— Нет.
— Значит, наверное, на аккордеоне?
— Нет, — в отчаянии ответила я. Когда он наконец остановится? Дались ему эти музыкальные инструменты!
— По твоим запястьям не похоже, чтобы ты играла на бод-хране, но ты, должно быть, все равно
