— Ты давно не заходила к нашим? — спросил он.
— Несколько недель, — неохотно призналась я, боясь, что за этим вопросом последует второй: «А не кажется ли тебе, что давно пора бы зайти снова?»
— Я беспокоюсь за мамулю, — сказал Питер.
— Почему? — спросила я. — И разве обязательно называть ее «мамуля»? Прямо как Ал Джонсон.
— Кто-кто?
— Ну, этот — «Я бы прошел сто тысяч дорог ради улыбки твоей».
В трубке замолчали.
— Люси, я и за тебя беспокоюсь, честное слово. Но послушай меня: мамуля стала какая-то странная.
— То есть? — вздохнула я, стараясь изобразить искренний интерес.
— Она все забывает.
— Может, у нее болезнь Альцгеймера?
— Люси, вечно ты все превращаешь в шутку.
— Питер, я не шучу. Может, у нее правда болезнь Альцгеймера. А что именно она забывает?
— Ну, например, ты знаешь, как я ненавижу грибы?
— Что, в самом деле?
— Да! И ты это знаешь. Все знают, как я их ненавижу!
— Ладно, ладно, успокойся.
— Так вот: когда я к ним позавчера зашел, она предложила мне к чаю тосты с грибами.
— И…
— Что значит «и»? Как будто этого мало! Так я ей и сказал. Я сказал: «Мамуля, я ведь ненавижу грибы», а она мне говорит: «Ой, я, должно быть, спутала тебя с Кристофером».
— Пит, это ужасно, — сухо сказала я. — Счастье, если она дотянет до конца месяца.
— Смейся, смейся, если угодно, — обиделся он. — Это еще не все.
— Так рассказывай.
— Она сделала что-то непонятное со своими волосами.
— Хуже, чем было, невозможно, так что я рада.
— Нет, Люси, это что-то. Теперь они белокурые и вьются мелким бесом. Она больше не похожа на нашу мамулю.
— Ага! Теперь, кажется, понятно, — торжественно молвила я. — Питер, тут не о чем беспокоиться. Я точно знаю, что с ней.
— Так что же?
— У нее кто-то появился, вот что.
Бедный Питер совсем расстроился. Он думал, что наша мама, как Пресвятая Дева, только еще чище и святее. Но, по крайней мере, я от него отделалась, и авось он не станет больше доставать меня нелепыми разговорами по телефону. Видит бог, в моей собственной жизни и без того есть о чем беспокоиться.
44
Меган и ее соседи решили в эту субботу вечером устроить вечеринку.
Она снимала четырехкомнатный дом в складчину с двадцатью восемью другими австралийцами, причем все они работали в разные смены, так что тем, кто в данный момент хотел спать, кроватей всегда хватало — с той оговоркой, что этими кроватями пользовались круглосуточно по непрерывному, скользящему графику.
Меган, например, делила односпальную кровать с кровельщиком по имени Донни и ночным портье по имени Шейн, ни одного из которых ни разу не видела. Видела она их или нет, никто не знает, но ей явно нравилось делать вид, будто они никогда не встречаются.
Она обещала мне, что на вечеринку придут тысячи холостых мужчин (в четверг я по глупости все- таки проболталась коллегам об исчезновении Гаса).
В субботу я была несчастна и жалка. Без Гаса, без сказок миссис Нолан о моем неминуемом замужестве жизнь моя стала так… так ничтожна. Ни прибавки к жалованью, ни интересных знакомств, ни веры в светлое будущее, ни маленьких чудес — со мной не случалось ничего радостного. Да и сама я — особа бесцветная, скучная, приземленная и невзрачная. Я превратилась в ходячую добродетель и потеряла к себе всякий интерес.
На вечеринку идти я не хотела, потому что слишком упивалась жалостью к себе, но деваться было некуда, так как пообещала Джеду пойти вместе с ним и не могла бросить его одного, потому что там он больше никого не знал.
Меридия от приглашения отказалась (у нее обнаружились какие-то срочные дела), но это и к лучшему, потому что домик у Меган довольно маленький.
Разумеется, сама Меган там будет, но она хозяйка, ей придется разнимать дерущихся и принимать деятельное участие в состязаниях, кто больше выпьет пива. Опекать Джеда ей будет некогда.
Вообще-то, я всегда придерживаюсь принципа не встречаться с товарищами по работе в выходные — с ними можно выпить в рабочий день, — но на Джеда это не распространяется. Он просто чудо, он — исключение из правила. К концу первой недели он уже начал называть мистера Симмондса «мистером Семенсом»[10], один раз опоздал, дважды звонил со служебного телефона другу в Мадрид и мог запихнуть в рот целую плитку шоколада. С ним оказалось намного веселее, чем с Хетти. По-моему, Айвор уже начал чувствовать, что Джед, как некогда Хетти, бросил и предал его.
Как и обещала Меган, дом был битком набит мужчинами — огромными, пьяными, шумными антиподами-австралийцами. Я чувствовала себя, как в лесу. Толпа оторвала нас с Джедом друг от друга, и до конца вечеринки я так его и не видела: он был слишком мал.
Гиганты по имени Кевин О'Лири или Кевин Макаллистер, или как там еще, громко вспоминали славные денечки, когда напились до чертиков и отправились сплавляться на плотах через речные пороги в Замбии. Или как напились до чертиков и рванули прыгать с тарзанки в Йоханнесбурге. Или как напились до чертиков и поехали прыгать с парашютом с каких-то ацтекских развалин в Мехико-Сити.
Они были мне абсолютно чужды, они принадлежали к иной породе мужчин, чем те, с кем я привыкла иметь дело: слишком крупные, слишком обожженные солнцем, слишком энергичные.
И, что хуже всего, они носили очень странные джинсы — да, то были штаны из синей джинсовой ткани, но на этом сходство заканчивалось. Ни одной известной фирмы на ярлыках я не углядела, и, по- моему, Джед был единственным во всем доме, у кого штаны застегивались на пуговицы — у всех остальных только на «молнии». У одного парня на заднем кармане был вышит попугай, другой щеголял в штанах со швами посередине штанин — будто застроченные стрелки. Еще у одного все джинсы были в карманах сверху донизу, а верхом этого кошмара стали штаны, сшитые из маленьких квадратиков джинсовой ткани. Я заметила даже двух-трех человек в вареных джинсах, но, похоже, собственный внешний вид их нисколько не огорчал.
Все эти люди пытались меня закадрить — некоторые даже по два или три раза, — используя одни и те же нехитрые приемы:
— Пошли трахнемся?
— Нет, спасибо.
— Ладно, тогда, может, полежишь, пока я это сделаю?
Или:
— Ты спишь на животе?
— Нет.
— Не возражаешь, если я так засну?
После того, как ко мне с подобным предложением подошел пятый по счету кандидат, я не
