– Я верю, что с ними все будет в порядке.
На глазах Кобылинского выступили слезы. Он смахнул их рукавом и печально сказал:
– Всю жизнь я служил отечеству и императору, а теперь моя служба окончена.
– Вы можете служить тем, кто остается здесь. Уже решено, кто задержится в Тобольске?
Семейный совет решил, что здесь пока останется юный Алексей, бывший цесаревич, чье право на престолонаследие было аннулировано год назад, сразу же после отречения Николая. Таким образом, в Тобольске оставался не наследник престола а просто больной мальчик тринадцати лет. Ухаживать за ним будут три сестры – Анастасия, Татьяна и Ольга. С Николаем в Тюмень отправятся бывшая царица Александра и третья дочь Мария, девятнадцати лет.
– А что будет, когда мальчик поправится? – спросил Кобылинский. – Вы вернетесь за ним?
– Если смогу.
Большего обещать я не имел права, но промолчать тоже не мог. Горестное положение императорской семьи угнетало меня все больше и больше. Я пообещал себе, что постараюсь сопровождать их вплоть до самого последнего момента, когда состоится обмен: Захаров получит свою бумагу и царскую семью, а Россия – средства для продолжения войны.
– Тогда, может быть, вы не откажете в любезности отправиться вместе со мной к великим княжнам – прошу прощения, к дочерям Романова – и успокоить их, пообещать, что семья воссоединится, – попросил Кобылинский.
У меня не было инструкций на этот счет, но я с радостью согласился. Всегда лучше, если у людей остается надежда. Я отправился следом за Кобылинским на второй этаж, в гостиную, где собралась вся царская семья, чтобы немного отдохнуть перед отбытием. В комнате чувствовалось напряжение, но в то же время я сразу ощутил сильные узы любви, связывавшие всех этих людей. Кровать мальчика тоже перенесли в гостиную, и он сидел, откинувшись на высокие подушки. Вокруг расположились его сестры. Я заметил, что девушки улыбались ребенку, нежно держа его за руки.
Увидев меня, Николай поднялся и в знак приветствия снова склонил голову. Он был одет очень просто – в гимнастерку, подпоясанную ремнем. В кругу семьи он держался еще скромнее, чем обычно.
Обсуждать, собственно, было нечего, да я и не хотел мешать родителям прощаться с детьми. Поэтому я лишь спросил, кто едет, а кто остается, и царь мне ответил.
Я решил, что пора передать письмо. Лучше сделать это сейчас, да и мне будет спокойнее, если письмо будет не у меня, а у императора – меньше подозрений.
– Ваше величество, могу ли я поговорить с вами наедине? – спросил я и отошел к окну, доставая из-за пазухи конверт.
Император заколебался, однако последовал за мной.
– В чем дело?
Я протянул ему письмо.
– Прочтите это, государь. Насколько я понимаю, вы должны это подписать.
– Что такое?
Николай не спешил взять конверт и смотрел не на него, а мне в глаза.
Я покачал головой:
– Я всего лишь посланец, не более. Однако из моих инструкций следует, что это непосредственно связано с вашим освобождением.
Лишь после этого царь взял конверт и положил его на маленький столик.
– Благодарю.
Я повернулся, чтобы уйти, и увидел, что путь мне преграждает одна из великих княжон. Я был настолько поглощен наблюдением за Николаем, что почти не обратил внимания ни на девушек, ни на Алексея. Однако, раз взглянув на это девичье лицо, я уже не мог отвести от него глаз.
– Я – Мария, – сказала княжна. – Я поеду с вами, комиссар.
Я отдал честь.
Она была очень бледна, глаза большие и темные. Лицо ее поражало правильностью черт и красотой. Мария была довольно высока, стройна. Я так и вижу ее сейчас перед собой как наяву: вот она стоит между мной и дверью, глядя на меня спокойным и мужественным взором.
– Вы можете ответить на вопрос, который занимает нас всех в первую очередь? – спросила она.
– Не знаю, но попытаюсь, – ответил я.
– Нашу семью разделяют впервые. Правда ли, что в скором времени мы воссоединимся вновь?
Как я уже говорил, легче жить с надеждой, чем в отчаянии. Поэтому я сказал:
– Да, таковы наши намерения.
Мне и в самом деле казалось невозможным, что Николая освободят, а его дочерей оставят в заточении.
Мария тут же освободила мне дорогу.
– Спасибо за обнадеживающие слова.
Я снова отдал ей честь и вышел. Пока я спускался по лестнице, мысли мои были всецело заняты этой девушкой. Иной раз нам приходится в жизни встретить человека, который разительным образом выделяется из людской массы. Именно такой и была Мария – я сразу это понял, невзирая на всю мимолетность нашей встречи.
Внизу меня ждал Рузский.
– Ну что еще? – спросил я.
Рузский по-прежнему ухмылялся. С каким наслаждением я стер бы с его физиономии эту мерзкую гримасу!
– Я одолжил вашего коня, – заявил Рузский и выдержал паузу, явно ожидая, что я накинусь на него с расспросами.
Однако я молчал, и он был вынужден продолжить сам:
– Отправляю посыльного в Екатеринбург. Членам Совета будет интересно узнать о вашей затее.
– Путь неблизкий, – заметил я.
И в самом деле, всаднику пришлось бы проскакать четыреста миль!
– Из Тюмени он поедет поездом, – улыбнулся Рузский. – Как и вы.
– Очень хорошо, – со спокойным видом ответил я, хотя внутренне весь клокотал – замысел этого мерзавца был мне совершенно ясен. После того как я посажу императорское семейство на поезд в Тюмени и мы тронемся по направлению к Москве, нам придется ехать через Екатеринбург. Янкель Свердлов предупредил меня, чего можно ожидать от представителей Советской власти в этом городе. Рузский своим поведением подтвердил мнение председателя ВЦИК. Этот тип явно замышлял что-то недоброе. Следовало обдумать ситуацию как можно обстоятельнее, но у меня не было на это времени – слишком много навалилось дел. Расторопный Кознов и его люди делали все, что могли, однако организовать целый караван из саней и кошев – дело непростое, поэтому вокруг губернаторского дома царил настоящий хаос. Понадобилось немало усилий, чтобы упорядочить сборы. Тем не менее к трем часам ночи поклажа была погружена в сани, и я наконец мог сообщить царю и его домашним, что пришло время трогаться в путь. Они собрались в зале; бывшая царица и Мария, одетые в меха, и Николай в коротком полушубке.
Поняв, что настал час расставания, они попрощались и поцеловали тех, кто оставался в Тобольске. Потом все мы вышли наружу, где вовсю разыгралась снежная метель. Никто из членов императорской фамилии не плакал.
– Комиссар? – раздался сзади женский голос. Я обернулся. – Я поеду со своим мужем.
Я отдал бывшей императрице честь:
– Сожалею, но это невозможно. С ним должен ехать я. Вы же поедете в кошеве с вашей дочерью.
Императрица, кажется, хотела запротестовать, но вмешалась Мария:
– Пойдемте, мама, все уже устроено. Комиссар не может оставить отца без присмотра!
Императрица была по происхождению немкой, и я увидел в ее лице черты чисто тевтонского упрямства, однако влияние дочери было велико, и царица безропотно уселась в отведенные ей сани.
