— А вот об этом не заботься ничуть. Единственный, кому Христос обещал «Ныне же будешь со мной в раю» — это разбойник на кресте рядом с Ним. А тот уж совсем ни на что не надеялся. Христос готов взять на себя грех каждого, только вот многие не желают расставаться со своими грехами.
— Чего ж все, дураки получается?
Деснину показалось, что Никодим с досадой посмотрел на него и вот сейчас начнет увещевать и даже ругать, но тот сказал неожиданное:
— Нет праведного ни одного, все виноваты. Всех посещают дурные мысли и желания.
— И тебя? — удивился Деснин.
— И меня. А кто без греха? Но в том и благодать, чтобы победить их. Да и невозможно быть совершенным, это было бы неуважением к Тому, в небесах, Кто один совершенен. Но Христос призывал стремиться к этому, а не прикрываться несправедливостью Божьей и в сторону отходить. Да, весь мир лежит во зле, но…
— Во зле? — уцепился за слова Деснин. — А что же Бог? Он ведь всемогущ, да? Так почему ж он не исправит мир, почему разом не уничтожит все зло? Или он просто не может?
— Хм, — усмехнулся Никодим наивности вопроса. — Разумеется — может. Однако кто творит это зло? Сами люди. И зло и добро — все находится в человеке. И если разом уничтожить все зло, то и людей-то не останется. Верно сказано: «Наша война не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной». И ведется она в сердце каждого. Поэтому Бог и сохраняет за человеком свободу, чтобы он сам вернулся к Нему, как сам и отошел, сам победил в себе духов злобы, как сам и впустил их в себя. А для этого немного надо.
— Покаяться, — съязвил Деснин. — Чего ж каяться, если Христос и так за всех грехи искупил?
— Искупил за всех, в ком Он есть, а чтобы впустить Его в себя и надо покаяться, — невозмутимо говорил Никодим. — И пусть мир лежит во зле, и спасти его, возможно, уже не удастся, но отдельного человека всегда можно. Через покаяние.
— О, — взмолился Деснин, — опять покаяние! Ну покаюсь я — что толку? Того, кого я убил, ты же не воскресишь.
— Его — нет. Я тебя воскресить хочу.
— Меня?! — искренне удивился Деснин. — А чего меня воскрешать? Я ж ведь живой.
— Плоть-то живая, а вот душа…
— А что, разве душа не бессмертна?
— Конечно, бессмертна, но ржавчина греха разъедает душу. Ты и так говоришь, что у тебя там «дыра», коли не покаешься, так и вовсе можешь душу потерять и будет тогда тебе смерть вечная.
— Душа, душа. А чего такое это душа и зачем она? — упорствовал Деснин.
— А ты припомни, тогда, в крещальне, когда сидел с исподним в руках. Вспоминаешь? Вот для этого и есть — душа. А сейчас попробуй-ка, найди ее в себе — не сыщешь. Оттого и злишься, и места себе не находишь. И снова сюда пришел. Ведь есть же в тебе поборовшая потребность в покаянии. Зачем же стыдишься ты его, не стыдясь признаться в преступлении?
— Боюсь я, — неожиданно для себя выдохнул Деснин.
— Слава Богу, — лицо Никодима просияло. — Все сомнения твои единственное в том, что в преступлении своем ты признался мне, а каяться предстоит пред Высшим Судией. Стало быть, все же боишься гнева Божия. Но ведь исповедь — возможность побывать на личном Страшном Суде, после которого все еще можно исправить, прежде чем Бог осудит окончательно. И через это необходимо пройти, ибо для Бога нужно вместилище, и оно должно быть чисто. А раскаешься, очистишь, освободишь душу — и точку поставишь. А после той точки и начнется жизнь новая.
Никодим еще что-то говорил, но Деснин слушал его вполуха — в душе его вновь творилось что-то невообразимое. «Я же и впрямь мучаюсь. И очищения хочу, только оттягиваю все это, жду чего-то, — неслись в голове мысли. — Да, хочу!»
И тут Деснин почувствовал, что та минута пришла. Почему-то она была похожа на ту, когда он стоял перед Аптекарем, готовый спустить курок. За окном забрезжил рассвет, свет вытравливал тайну ночи, и слова искреннего покаяния, не в убийстве, а в чем-то более страшном и ужасном, готовые уже слететь с языка, замерли в нем.
На этот раз Деснин остался ночевать, и глубокий сон поглотил его.
Когда он проснулся, Никодима уже не было. Деснин вспомнил, что сквозь сон он слышал, как тот поднялся и, стараясь как можно меньше шуметь, стал облачаться для утренней службы. Вдруг скрипнула дверь, и в избушку бесцеремонно ввалился бородатый мужичок неопределенного возраста.
— Это ты что ль раб Божий Николай? — уставился мужичок на Деснина.
— Ну я, — ответил Деснин.
— Здоров ты спать, Николай. Давай, вставай. Служба уж кончается. Батюшка тебя к причастию зовет.
— А ты еще кто такой? — спросонья все раздражало Деснина.
— А я вроде дьячка при отце Никодиме, — важно представился мужичок, не заметив раздражения. Затем, уже совсем просто добавил, — Скипидарычем меня кличут. Ну ты давай, шевелись, а то вон, — мужичок глянул в окно, — народ уж расходится. Эдак не поспеешь к причастию. Батюшка сказывал, что окрестил он тебя намедни, стало быть он сам теперь тебе крестный. Но только вот крещение без причащения недействительно. К церкви ты уже приобщен, а вот ко Христу еще нет. Да, кстати, батюшка спрашивал, готов ли ты к покаянию? Грешник ты, видать, большой. Но он таких больше и любит.
— Слушай, как там тебя, Скипидарыч, — неуверенно заговорил Деснин, которого вновь начали одолевать сомнения, — а без этого всего никак нельзя?
— Причаститься не покаявшись? Не-ет. Не можно приступить к Святой чаше, не примирившись с Богом и людьми в таинстве покаяния. Никак нельзя с ожесточенным сердцем, нет. Да и дьявол, что в тебе сидит, не допустит.
— Ты тоже, видать, в этом шаришь. А мне тут мужик приснился и говорит: К чему тебе все эти подвиги с покаянием, если Бога нет?
— Ха! — усмехнулся Скипидарыч. — Всем непременно доказать надо, что Он есть. Тут главное верить. Один из отцов церкви сказал: Если я верую, умру, а там ничего нет, то я ничего и не потеряю. А если не верую, умру, а там что-то есть — то приобрету много. Но это так, схоластика, потому что приняв в себя Бога еще здесь приобретешь. Ясно? А этого мужика своего забудь, это все козни нечистого. Тут у нас такие дела, бывало, творились. Убивец один приходил — так его дьявол не то что к причастию — дальше притвора не пустил. Потому как кровь на нем была, и той кровью они с дьяволом повязаны были. А вот кабы покаялся — так и смылась кровь. Да ты не боись, ничего страшного в покаянии нет. Это как… щас вспомню точно… «Человек должен признать свою греховность и принять благодать спасения» — все просто. Зато как грех с души снимешь и Бога в нее, чистую, примешь — знаешь, как легко будет. Ой ли! Аллилуйя! Идем, идем!
Скипидарыч проводил Деснина до самых церковных ворот, но сам входить не стал — Никодим не велел. Народ уже разошелся, и Деснин стоял один перед входом. Он медлил. Наконец перешагнул церковный порог, трижды осенил себя крестным знамением, как посоветовал Скипидарыч, и, зажмурившись, сделал первый шаг. Затем еще и еще. Никакая дьявольская сила его не держала. Тогда он открыл глаза. И тут из яркого солнечного света, заливавшего церковь через окна алтаря, выступил Никодим. В торжественном облачении он казался даже грозен, но на устах его была улыбка.
— Боишься? — спросил он. — Никак Скипидарыч чего порассказал — он может. Такой еще сказочник. Да еще и философ в придачу. Жуткая смесь. Но человек хороший, светлый и не пьет почти, — тут голос Никодима стал серьезным. — Ну что, Николай, готов ли ты к покаянию? Не робей. Совершил грех и отпал от Бога. Но, если осознал свой грех и покаешься — вновь вернешься к Богу. А когда Бог отворачивается — это худшее наказание. Но веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит. И нет такого греха, чтобы превысил Божью любовь, ибо Бог так возлюбил мир, что отдал за него сына Своего единородного. Я говорил тебе, что об одном кающемся больше радости в небе, чем о девяноста девяти праведных, как в пословице, за одного битого двух небитых дают. В таких как ты, Коля, блудных сыновьях, и вера бывает крепче. Лишь равнодушный никакой веры не имеет. Сказано: «Знаю дела твои: ни холоден и ни горяч; о, если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, то
