– Я говорю по-английски, по-немецки и по-испански, – похвастался Лукаш. – Правда, по-испански не очень, – честно признался он. – Меня пан Эзехиаш учил.
Это имя прозвучало как гром среди ясного неба. Мальчик запнулся и поглядел на меня исподтишка. Я безуспешно старался напустить на себя равнодушный вид.
– Вы это дело расследуете, – наконец прошептал Лукаш. – Не отпирайтесь, я догадался.
Мне пришлось сдаться.
– Твоя правда, – признался я. – Только я не полицейский, а просто…
– Частный детектив?! – захлебнулся он от восторга.
– Что ты, что ты! – запротестовал я. – Просто стараюсь выяснить кое-какие обстоятельства, которые помогли бы…
– Кто это вас так отделал? – перебил меня мальчик. – Полиция?
– Нет, – сказал я беспомощно. Этот замечательный парнишка, самостоятельный, каким мало кто бывает и, в восемнадцать, жил представлениями, почерпнутыми из фильмов. И вызывало удивление, с какой наивностью переносил он эти сказки в жизнь.
Позже я убедился, что мальчик вовсе не так наивен. И что свою короткую, полную приключений жизнь ему незачем было скрашивать фильмами. Большую ее часть он, вероятно, просто прожил в мире с совершенно иными правилами, чем в нашем обществе.
– Сколько тебе лет, Лукаш? – спросил я.
– Двенадцать. Выглядел он младше.
– А давно ты живешь у бабушки?
– Два года. Так кто вас отделал, гангстеры?
– Послушай, Лукаш, – терпеливо начал я, – у нас в стране полицейские не избивают людей. Здесь нет ни частных детективов, ни гангстеров, – закончил я менее уверенно. Устрашающим методам инженера Дрозда мог бы позавидовать любой профессиональный убийца.
Лукаш слушал меня внимательно, трудно было понять, как он отнесся к моим наставлениям. Вдруг он вскочил:
– Сосиски!
Мальчик поставил на стол две тарелки. Возле одной – початую бутылку виски, возле другой – стакан молока. Принес хлеб и французскую горчицу.
– Идите есть, – позвал он меня и сел сам.
Ели мы молча: я – потому что жевал с трудом, Лукаш – потому что уписывал так, будто с утра ничего не ел. Я обратил внимание, что две надломленные сосиски он положил на свою тарелку. Старинные часы пробили девять раз, и я с изумлением сообразил, что пролежал в лесу не более получаса. А у меня было такое ощущение, будто после сцены с инженером Дроздом прошла целая вечность и мы здесь с этим мальчиком сидим с незапамятных времен.
Наконец-то я как следует осмотрелся кругом. Мы трапезничали в просторной комнате, занимавшей большую часть первого этажа. Окна в ней выходили на три стороны, так что солнце заглядывало сюда весь день. В одном углу помещался кухонный уголок, отделенный от остального помещения столом, за которым мы сидели. Оставшаяся часть представляла собой очень удобную и уютную жилую комнату, более чем достаточную для пожилой женщины и маленького мальчика. Ее хватило бы и для усталого сорокалетнего мужчины с таким же мальчиком, если бы он у него имелся.
На тумбочке под окном стояли две фотографии. На одной женщина в кружевной блузке, с ниткой жемчуга на увядшей шее показывала в улыбке все тридцать два зуба. И зубы, и жемчужины выглядели слишком великолепными для того, чтобы быть настоящими. Я знавал этот тип красавиц с жесткими чертами лица. В двадцать лет они изящны и упрямы, в тридцать – только упрямы. В сорок такая обратит вас в бегство одним взглядом. Когда-то в один-единственный свой шикарный отпуск, в здании аквариума в Дубровнике, мы наткнулись на целую экскурсию из таких вот «вечных» девушек. Моя жена совершенно растворилась среди них, хотя ей едва исполнилось тридцать, а им было, скорее всего, за семьдесят. У меня тогда возникло непреодолимое желание дополнить ими экспозицию – посадить их всех в тот же аквариум, к осьминогам и каким-то ракообразным, похоже, из третичного периода. Они, конечно же, были американки, тогда как женщина на фотографии, скорее всего, была бабушкой Лукаша.
Вторая – увеличенная моментальная фотография, сделанная первоклассным аппаратом. На фоне пейзажа с пустынной растительностью улыбались двое мужчин. Один – маленький и сухонький, другой – огромный и пузатый.
– Это кто? – ткнул я сосиской в сторону этой парочки.
– Фрэнк, тот, большой.
Он мог мне этого и не говорить. На мне был халат Фрэнка с подвернутыми несколько раз рукавами.
– А второй?
– Пан Эзехиаш. Это они в Мексике фотографировались.
У пана Эзехиаша было маленькое высохшее личико горного гнома, такое не слишком изменяют ни годы, ни даже смерть. Я и сам должен был его узнать. Второй, несмотря на свою могучую стать, выглядел отечным и больным.
– Как странно, что они были знакомы, – задумчиво пробормотал я.
– А что тут странного?
– Да нет, ничего особенного. Только то, что они встретились здесь на старости лет. Разве это не удивительный случай?
