Светлой памяти Каныша Имантаевича Сатпаева — академика АН СССР, первого президента АН КазССР, лауреата Ленинской и Государственной премий
ТРОПИНКА НАДЕЖДЫ
Зима в Сары-Арке суровая и буйная. Январские стужи всегда сопровождаются метелями и снежными буранами. Возчики руды для Спасского медеплавильного завода сбились с пути и забрели в зимовку Карашилик, что означает «Черные рябины».
Карашилик — укромное, живописное местечко. Рядом — ершистые горы Ортау, кругом — степь. До ближайшего городка — 500 верст.
Старший возчик Акилдек, сын кузнеца, остановился у охотника Сейфуллы, который приходился ему дальним родственником.
Сейфулла бесконечно рад другу. Акилдек много путешествовал, многое повидал. У него можно попросить совета.
И когда иссякла обычная застольная беседа, Сейфулла наконец решился. Своей сокровенной мечтой он не делился даже с Камал.
— Послушай, Акилдек, я хочу отдать Сакена обучаться русской грамоте, что бы ты сказал на это?..
Сейфулла внезапно замолчал, словно и сам испугался столь дерзновенной мысли. Жамал замерла на месте. Две пары встревоженных, вопрошающих глаз уставились на Акилдека.
Возчик не торопился с ответом. Он давно дружит с Сейфуллой, но сейчас важно мнение матери Сакена. А мать — это очевидно — лишь сию минуту узнала о намерениях мужа.
И потом — поблизости нет школ, в которых бы учили русской грамоте. Поговаривают, правда, что на руднике откроют русско-казахскую школу. Пока Сакен мог бы пожить в доме Лаврентия. У него жена — бывшая учительница. Люди они пожилые, Сакен помог бы им по хозяйству, Сейфулла доставит продукты. Мальчик пообвыкнет среди своих сверстников, русских ребят. Жена Лаврентия подучит его. Что ни говори, Сейфулла прав, без русского языка молодым нет дороги…
— Отдавай, Сейфулла.
Буран прекратился через два дня, и возчики собрались в путь. Навьюченные верблюды, нагруженные сани, и среди тюков на одной из повозок примостился укутанный маленький комочек, жалобно оглядывающийся на остающийся позади родной аул.
Сейфулла был небогат, хотя и происходил из богатого и знатного рода. Его отец Оспан умер в 23 года, не оставив грудному сыну ни скота, ни пастбищ. И Сейфулла вынужден был с ранних лет добывать себе пропитание поимкой ловчих птиц и охотой.
Жамал тоже не принесла Сейфулле ни богатого приданого, ни земельных угодий. Зато она унаследовала от отца — оратора, композитора, музыканта, виртуозно владевшего домброй, — любовь к музыке, песне, народным сказам.
Не лишен способностей к музыке был и Сейфулла. Без его участия не обходились ни один праздник, ни одна свадьба в степи, носящей имя Сары-Арки.
Он и дня не мог провести без охоты, без песен и поэтому редко появлялся в родном ауле, предоставив Жамал заботы и о хозяйстве и о детях.
Семья была большая. Сакен — старший, он родился 15 октября 1894 года. А кроме Сакена — Маликаждар, Абумуслим, Габдулмажит и сестры — Рахима, Калима, Салима.
Сакен не часто видел отца, но каждый день слушал песни матери.
Он был таким же, как и все его сверстники из аула, — сыном степей. И он с малых лет знал степь, умел понимать ее язык, повадки ее обитателей.
Причудливый силуэт далеких гор Ор и Аба, извилистые реки и речушки, сплетенные в вычурный орнамент, — орнамент, который он каждый день видел на украшениях казахских юрт, одежде, — океан трав, то колышущихся под ветром, то сникающих под зноем, говорили ему больше, чем все премудрости корана.
Сакен неохотно ходил в аульную школу — мектеб. Зубрил коран, не понимая его смысла. Аульный мулла, прозванный Деревянной Ногой, заставлял детей заучивать наизусть религиозные догмы. Сакен скучал на уроках, шалил. Он был живым и любознательным мальчиком.
И Жамал и даже Сейфулла все чаще задумывались о будущем своего первенца.
И вот он едет в чужой поселок…
Весна. Холмистую местность, где расположен Спасский медеплавильный завод, казахи называют Нильди, русские — Успенским рудником. Заводские учреждения и дома чиновников — рядом с заводом, на холме. Землянки рабочих — в низине. Те, кто душой и телом отдался французскому горнопромышленнику Карно, солидно нажились. Им не страшны ни знойное лето, ни зимняя пурга. Те, кто в низине, страдают от зноя, холода, голода.
Начисто убрав двор, Сакен вышел на улицу. Предстоял урок русского языка, нужно было набраться силенок.
Сакен скучает по аулу, по друзьям, по родителям. Трудно дается ему ученье у Марфы Тимофеевны. Она не сердится, не ругает его, но выжимает семь потов.
От завода до родного аула Сакена рукой подать. Но никто из родных не спешит навестить его. Волостной управитель дал ему медяки на сладости, но разве управитель и медяки могут заменить отца?
Сакен не стал покупать конфеты. Купил самую красивую книгу. В ней столько рисунков. Марфа Тимофеевна повертела, полистала книжицу, улыбнулась и сказала: «Тебе еще рано читать такие книги. Поди отдай обратно и купи книгу с большими буквами».
А с «большими» в магазине была только «Азбука» Льва Толстого. Она стоила дешево, и у него остались деньги на монпансье.
Хорошо, когда бежишь домой, а под мышкой у тебя книга, а в кармане, в жестяной коробке, позвякивают леденцы. Даже петь хочется.
Сакен уже совсем собрался запеть, как из-за холма появился всадник. Надо родиться в степи, чтобы по стуку копыт скакуна, по посадке, еще не разглядев лица, Узнать седока. Отец!
Сейфулла обнял сына, не слезая с седла.
Потом легко спрыгнул, еще раз обнял и так и не снял тяжелой руки с плеч. Когда они поравнялись с домом Лаврентия Сергеевича, у которого жил и учился Сакен, отец и сын исчерпали все слова любви и тоски, скупые мужские слова, накопившиеся за полгода разлуки.
Сакен снял с седла коржун, занес домой. Сейфулла здоровался с Лаврентием Сергеевичем и Марфой Тимофеевной так, будто век не виделись.
— Сакенжан, подвинь ко мне коржун. Сейфулла ловко отвязал кармашек у красивой, расшитой национальным орнаментом сумки и, как фокусник грациозным движением достает из волшебного ларца сюрпризы, достал и протянул Марфе Тимофеевне что-то мягкое, переливающееся.
— Это лиса. Долго искал ее. — Затем вновь запустил руку в коржун. — А это два волка тебе, тамыр.[1] Эта зима волка было мало. Но я еще найду тебе. А это песец вашей дочке.
Марфа Тимофеевна и Лаврентий Сергеевич, словно заранее сговорились, запротестовали.
— Что ты, что ты, тамыр! К чему эти подарки! Мы их не заслужили.
Сейфулла с трудом подбирал русские слова. И те, что вспоминал, коверкал безбожно.
— Мои обижаит не надо. Я тебе скажу, что ваш труд большой, много. Сакен ушит, — и не закончил. К нему подбежала Леночка, Сейфулла набросил на нее хорошо отделанную шкуру песца.
— Ой, тамыр, у нас теперь целый зверинец. Я — волк, старуха — лисица, а Леночка, Лена… как называется по-казахски песец?
