— Я к тебе под зонт.
— Да, — сказала она и удивилась своему быстрому согласию, а также тому, что сразу — на “ты”.
— Тогда нам уже не надо бежать, иначе мы вымокнем в ноль.
Он взял ее под руку, и они, распределив зонт строго посередине, прижимаясь друг к другу, пошли медленно, минуя лужи. Мужскую энергию от него она почувствовала сразу, в самой грубоватой, широкой ладони жил этот прожигающий луч. Они дошли до подъезда, и Сергей сказал, как бы даже не спрашивая согласия, это ее всегда потом удивляло — он не спрашивал, а просто говорил, что так будет и все.
— Ноги все мокрые, — сказал он и посмотрел на ее летние туфли и свои черные размокшие башмаки. — Нам надо выпить водки, чтобы не заболеть. У тебя есть?
— У меня нет, — удивилась Людмила.
— Ты в какой квартире живешь?
Людмила назвала номер, а он, пообещав прийти через пять минут, побежал в ближайший винный магазин, захватив ее зонтик:
— Он тебе не нужен — ты уже дома.
Она открыла холодильник — пусто. Не смогла вспомнить, чем сегодня кормила детей перед школой — ничего не было. Кусочек сыра, его и на стол не порежешь. Масло сливочное. Соленые огурцы — кто-то ее угощал. “Они — сюда”, — подумала она и почувствовала на языке соленую мякоть. Мила быстро нашла последние четыре картошки, почистила и поставила вариться. Красиво порезала черный хлеб, а из двух полных кусков вырезала мякиш и положила на сковородку, добавив сливочного масла, обжарила и в середину вылила по яйцу. Сверху потерла остатки сыра. Стол получался на глазах из ничего. Маленькая кухонька моментально преобразилась. Рюмки, порезанные огурцы, “черняшка”, яйца, в кастрюле картошка уже закипала — его не было.
Звонок был характерный, требовательный и бодрый, именно такой, каким был пришедший в ее квартиру и жизнь Сергей Осипович Авдеев, работавший тогда сменным технологом на холодильной установке красногорского катка, принадлежавшего заводу. Авдеев дежурил, меняясь с напарником, по собственному графику — как договаривались, отмечая часы, проведенные в полуподвальном помещении компрессорной. Все это он рассказал почти сразу после того, как увидел накрытый стол:
— Ты даешь!
— Говорят: “коль пошла такая пьянка — режь последний огурец”. Это про меня. Больше ничего нет! Наливай.
— Как нет! Все есть! Ты — есть! Я — есть! За знакомство!
Они выпили. И он стал рассказывать о себе, о холодильных установках, о матери, с которой живет, о своем взгляде на жизнь, о заработках, о том, почему он не любит и не верит Горбачеву. Ей казалось это совсем нескучным, и через полчаса она знала о тридцатилетнем мужчине все. Почти все. Она смотрела на него, и ей было приятно, что в ее доме — мужчина, что он сидит, ест, говорит, хвалит ее картошку, яичницу с черным хлебом. Она залюбовалась им, как занесенным и поставленным к стенке новым шкафом — еще по ящикам ничего не разложено, на плечики не повешено, а стоит хорошо, красиво, к месту. Потом он легко спросил о единственном, что, как ему представлялось, точно не знал о ней, матери-одиночке:
— У тебя мальчик или девочка?
И Людмила Тулупова его огорчила, тут же прочитав его реакцию на лице. Спустя годы Авдеев ей об этом сказал — так и было.
— Мальчик — твой тезка — Сергей. А девочка — Клара.
— Карл у Клары украл кораллы, — как на автоответчике выпалил он.
— У меня двое детей! — зло сказала она и добавила: — Двое. С Карлом было бы трое.
Она не раз видела мужчин, которые, узнав, что у нее двое детей, теряли к ней интерес, но Авдеев взял себя в руки. И для него эта новость все меняла, хотя на самом деле не должна менять ничего. Он не строил планов, просто шел за ней по парку после смены, смотрел и думал, что вот, идет красивая женщина, с впечатляющими формами, наверное, проводила ребенка в школу, скорее всего одинока, и каждый день тянет лямку, и он — один и свободен. Ему показалось, что вся ее жизнь лежит перед ним как на ладони — известна и понятна. Несколько шагов — догнать и все. Они познакомятся, а это когда-нибудь произойдет точно, в разговоре ничего нового не узнает, разве что, где она работает и кого отводит в школу — мальчика или девочку.
— Ты знаешь, — ты молодец, — начал он говорить, поднимая рюмку. — У тебя двое…
Она вставила:
— Погодки. Но мне надо на работу, — поторопила она, и это его завело.
— Позвони, что ты не придешь.
— Я приду.
Новый шкаф почему-то хотелось отвезти обратно в магазин.
— Ты не придешь, — почти по слогам отрезал Авдеев. — Отпросись. Но сейчас за твоих детей. За моего тезку и Клару.
— Мне надо на работу.
Они выпили.
— Нам надо идти, — сказала Тулупова.
— Еще, — сказал он и налил.
Она отрицательно покачала головой.
— Я не хмелею, ты напрасно на меня водку переводишь.
Сергей настаивал.
— Поднимай, поднимай…
Людмила взяла в руку рюмку.
— У тебя хорошие дети?
— У меня — хорошие! — твердо сказала Людмила и поняла, как ей приятно о них говорить, они будто стояли сейчас рядом и защищали ее. — Очень хорошие, любимые мои дети. Замечательные. Они скоро из школы придут, — добавила она и посмотрела на часы.
— Во сколько?
— Нам надо идти — зачем спрашиваешь?
— Просто. Выпьем за них. Они такие же красивые, как ты. Я уверен.
Она промолчала.
— Ты пьяница?
— Просто хорошее настроение. Знакомство под дождем — хорошая примета, я думаю. Ты любишь дождь?
— Больше ни о чем не хочешь спросить? Тебя интересует только дождь? Да, он мне нравится, азохн вей!
— Что это такое — азохн вей?
— Это по-еврейски восклицание, вроде — “ну ты даешь”. Или что-то в этом
духе — “надо же”. У меня завбиблиотекой еврейка, и она всегда так удивляется. Рабочий пришел — попросил Кафку. Я выдала. Она говорит: Кафку ему, азон вей — это плохо кончится!
— Я спрашивал про дождь, без этих еврейских штучек.
— Мне нравится. Но не всякий. Мне нравится теплый дождь. А сегодня — холодный.
Авдеев подошел к ней, приподнял Людмилу со стула, взял ее голову в большие ладони и поцеловал сначала коротко и быстро, а потом будто занырнул в глубину. Она не ожидала, не сообразила, что происходит, просто будто солома загорелась в ней. Забытое или никогда не бывшее пробуждалось от этого длинного поцелуя. То ли удачно поставленного, сделанного, исполненного, то ли он сам таким вышел, как пьяный танец — разгульный, искренний и страстный. Людмила неожиданно вспомнила, как в конце весны искала пятилистный цветок сирени. Кто-то из читателей библиотеки срезал несколько веток перед сквером, у проходной с памятником Ленину: “чего пропадать красоте, сирень — ее чем больше срежешь, тем лучше отрастает, поставьте, девчонки”. Читатель ушел, а она начала “искать счастье” и вдруг увидела — почти везде ей попадались по пять — пять, пять, еще пять. Она тогда подумала: это же какое счастье должно прийти? Но как все оказывается просто, сейчас — его губы, язык, его руки и были теми пятилистными цветками, которые обрушились на нее.
