В ту ночь она не сомкнула глаз, лежала, плакала в подушку. Подруги, узнав, в чем дело, успокаивали ее, но она продолжала плакать, вспоминая Силю такой, какой увидела впервые когда-то давно, еще в детстве.
Через несколько дней пришло еще одно письмо, от матери. Она подробно рассказывала о случившемся, описывала похороны, жалела Кози, которому „не довелось увидеть в жизни ни одного светлого дня“.
Шпреса застыла с письмом в руке. Она больше не плакала, ее охватило чувство гнева и злобы против Гафур-бея.
– Что с тобой, Шпреса? Снова плохие вести?
Шпреса протянула письмо.
Ее однокурсница, высокая девушка с тонким, сухощавым лицом и распущенными по плечам темными волосами, прочла письмо и гневно сжала кулаки:
– Какая мерзость!
– Откуда только берутся на свете такие чудовища! – воскликнула Шпреса.
– Да что там! У этих чудовищ еще и власть в руках.
– А каков следователь! Не поверил в преступление этого негодяя!
– Скажи лучше, не захотел поверить. Они все друг с другом заодно.
– Подлые!
– Да разве в них только дело!
– А в ком же еще?
Девушка посмотрела Шпресе в глаза и, понизив голос, сказала:
– В системе! У нас сама система подлая… Да что с тобой говорить! Ты ведь, по-моему, не интересуешься этим.
– Ты, Назиме, говоришь, прямо как мой брат. Он тоже, чуть что, во всем, говорит, виноват режим.
– И очень верно говорит. Как зовут твоего брата?
– Скэндер.
– Скэндер? Скэндер Петани, – повторила она, стараясь припомнить. – Почему ты никогда мне о нем не рассказывала?
– Ну как же? Не помнишь разве, я тебе говорила, что он уехал во Францию.
– Да, но я же не знала, что мы с ним думаем одинаково, – улыбнувшись, возразила Назиме. – Я думала, он на тебя похож, ты ведь и знать не хочешь, что творится вокруг.
– Он совсем другой. Он столько всего знает.
– Твой брат совершенно прав, обвиняя во всем режим. Вот, например, трагедия, случившаяся с твоей подругой. Ты, наверно, думаешь, что это единичный случай? Нет. Пока существует этот режим, беи будут безнаказанно творить все, что им вздумается. А как же иначе, если сам их хозяин подает пример?
– О ком ты?
– Сама понимаешь, о ком!
– Не верю!
– А ты знаешь, Шпреса, что произошло с Тямилей? Почему она бросила учебу?
– Вышла замуж за офицера, вот и бросила.
– Ну, уж прямо из-за этого!
– А что с ней такое случилось?
– Я расскажу, только странно, как ты ничего не знаешь. Весь институт знает.
– А я не знаю.
– Отец Тямили был офицером и участвовал в Фиерском восстании.[58] Его схватили и должны были приговорить к смертной казни. Тямилю выгнали бы из института. Но тут вмешался господин Луидь.
– Господин Луидь?
– Да, наш почтенный профессор.
– Неужели он пользуется таким влиянием?
– А ты знаешь, кто такой господин Луидь?
– Наш преподаватель-наставник…
– Сводник его высокого величества, вот кто он.
– Да что ты!
– Его для этого здесь и держат.
– Ну и дальше что было?
– Подходит господин Луидь к Тямиле да и говорит ей сладким голоском – он, когда надо, таким добреньким прикинется. „Его высокое величество, наш августейший король, – говорит, – милосерден. И я тоже хочу тебе помочь. Пиши прошение, умоляй об аудиенции. У меня есть знакомые при дворе, они устроят такую встречу. Уж он тебя наверняка пожалеет, твой отец будет помилован. А тебя из института не исключат“. – Назиме рассказывала все это, подражая манере господина Луидя, лицо ее исказилось гримасой отвращения. – Эта дурочка и согласилась. Пошла во дворец. А во дворце, Шпреса, как у Шекспира: „И если нечего терять девицам, кроме этого названья, он и его похитит“.
– А потом?
– Что потом? Ты помнишь, как Тямиля пропала из института и целый месяц не появлялась? А когда наконец пришла, вся благоухала духами, а уж белье да чулочки на ней были – seta pura.[59]
Шпреса растерянно молчала. Она вдруг припомнила, как Тямиля вернулась в институт бледная, осунувшаяся, словно после болезни, и сказала, что лежала в больнице. Шпреса ей поверила.
– Ну хорошо, Назиме. А почему она бросила учебу?
– Да потому, что не могла больше оставаться в институте. Все бы выплыло наружу. Его высокое величество сделал ей ребенка, вот и позаботился, чтобы ей быстренько нашли мужа среди гвардейских лейтенантиков.
– А отец? Его казнили?
– Отца освободили. Суд признал его невиновным. В армии его оставили и даже звания не лишили.
– Какая грязь!
– Видишь теперь? Если его высокое величество этим занимается, так почему беям не поразвлечься?
Шпреса задумалась.
– Не понимаю, Назиме. Здесь нам все твердят о священной миссии женщины. Сам директор речи произносит, говорит, „его высокое величество ниспослан на землю самим провидением для того, чтобы вывести к свету албанскую женщину“.
– Сказки! Демагогия! Одни только дураки да простаки верят этому! Вот нам внушают: «Вы воспитанницы института „Мать-королева“, цвет албанского общества, будущие матери нации». А ты читала, что пишут в газетах? «Сколь благостна для родителей мысль о том, что их дочери пользуются высокой привилегией тесного общения с сестрами августейшего суверена». С этими-то шлюхами! Одна ложь кругом!
Шпреса была поражена. Совершенно то же самое ей говорил Скэндер.
– Просто удивительно, Назиме. Абсолютно то же самое я слышала от Скэндера. Вы словно сговорились.
– Значит, твой брат умнее тебя, Шпреса. Знает, что говорит, знает, что делает.
После этого разговора Шпреса сдружилась с Назиме. Они занимались вместе, и Назиме всякий раз заводила речь о бедствиях страны, о прогнившем режиме, о тирании. Шпресе часто приходили на ум слова брата: «В вашем институте наверняка тоже есть неглупые девушки, которые задумываются над судьбой своего народа, просто у тебя голова совсем другим забита, это тебя не интересует». И она решила не разлучаться с Назиме.
Однажды Назиме сказала ей:
– А я расспросила своего брата о Скэндере! Ты знаешь, что у меня тоже есть старший брат?
– Знаю, ты мне говорила.
– Он знает Скэндера, они товарищи.
– Правда? Вот здорово!
