коснулись моей шеи и сжались, как клещи… Я проваливаюсь в вязкую темень и судорожно пытаюсь глотнуть воздух…
Я сжался и воткнул большой палец ноги в мерцающий зрачок сокамерника. Пальцы на моей гортани на миг разжались. Я метнулся влево и коротким боковым ударом поймал в сумраке квадратный подбородок громилы. Его секундное замешательство позволило мне юркнуть на пол, и оказаться за его спиной… Я успел вонзить правый кулак в его печень. Он взвыл от боли, скорчился и почти опустился на четвереньки. В лунном свете мой глаз поймал отблеск водочной бутылки, пальцы вцепились в горлышко, и я изо всех сил нанес удар по голове. Бутылка разлетелась вдребезги, сосед ойкнул, рухнул на пол и лежал без признаков жизни.
Я включил свет — из рваной раны на темени сочилась кровь… И вот она уже пульсировала, разливаясь красным овалом… Я подскочил к двери и застучал каблуком…
Дежурный заглянул в глазок, отпер дверь и ошарашенно уставился на лежащего атлета.
— Он напал на меня, — заикаясь, оправдывался я. — Пришлось обороняться.
— И вы свалили этого громилу? — удивился полицейский.
— Не я, а бутылка, с помощью бутылки…
Зрачки полицейского, как блоха, перескакали от осколков стекла к пробоине на черепе, и он при виде крови вдруг истошно закричал. Только тут до него дошло, что именно он разрешил внести спиртное в камеру, тем самым нарушив инструкцию.
— Он мертв?
— Не знаю, — прошептал я.
— Надо срочно вызвать врача, — очнулся тот, выхватил мобильный телефон и стал звонить.
Потом он вцепился в рукав моего пиджака и потащил меня в другую камеру. Что было дальше — я помню смутно, ибо сразу же провалился в сон.
Едва расцепил ресницы, как ночной инцидент всей своей тяжестью навалился на мое сердечко. Я с ужасом констатировал, что совершил убийство, и что теперь мне гнить и гнить в заморском остроге. Я со страхом ожидал визит к следователю, который уже, наверное, вынес вердикт.
Проходил час, другой, третий, а у дверей моей камеры никто не появлялся. От тягостного ожидания меня трясло. Наконец лязгнул замок, и полицейский жестом приказал следовать за ним.
Инспектор криминального отдела скользнул прозрачно-голубыми глазами по моей измученной физиономии и, повернув голову в сторону переводчика, строго произнес:
— Пусть расскажет о том, что случилось в камере сегодня ночью?
— На меня набросился сосед, — дрожащим голосом начал я, — и мне пришлось защищаться.
— Чего это вдруг он набросился на вас? Я какое-то время размышлял, как бы короче сформулировать инцидент, и рубанул:
— Он попытался меня задушить!
— Ну, ну, — усмешка вспыхнула в его глазах. — А получилось все наоборот.
— Я защищал свою жизнь, — уверенность в моем голосе под пытливым взглядом инспектора поубавилась.
Он безучастно выслушивает меня и лениво размышляет:
— Предположим, что это так. Но каковы мотивы, побудившие подследственного Маслова напасть на вас? Вы ведь до встречи в камере не знали друг друга?
Я повел плечами.
— Вот, вот. И мне не ясны причины нападения. Допрос начинал меня злить, и я перешел в атаку.
— Господин инспектор, а как вы объясните тот факт, что заключенному разрешают связаться с кем-то по телефону, потом ему приносят водку и дают возможность споить меня? Не кажется ли вам, что это заранее спланированная операция! И, наверное, за ней стоит очень влиятельная персона, если ваши люди сознательно допускают безответственность? Вряд ли бы полицейский нарушил инструкцию ради прихоти заключенного?
Заметив легкое замешательство на лице инспектора, я продолжил словесную атаку:
— Я проводил серьезное журналистское расследование, и кому-то это не нравится! Тем более что нити ведут к лицам, которые причастны к катастрофе парома «Эстония». Катастрофе, о которой сегодня говорит весь мир! Факты подтверждают, что на пароме был некий товар, что тщательно скрывают.
Следователь поднялся с кресла и подошел к окну. Какое-то время разглядывал городскую панораму, видимо, оценивая мои слова, потом резко обернулся и процедил:
— Вы большой фантазер, господин журналист. Вы выбрали примитивный метод защиты и пытаетесь возвысить свою персону. А ведь вы минувшей ночью совершили еще одно преступление — проломили череп соседу по камере. Уголовное преступление!
Он не договорил и опять повернулся к окну, видимо, давая мне осознать содеянное. Я сник, и шепотом произнес:
— Он скончался?
— Да жив он! — радостно выкрикнул переводчик, но, поймав злой взгляд инспектора, торопливо заговорил на шведском. Из его монолога я понял, что негуманно держать подследственного в неведении и что это может привести к психической травме. Следователь укоризненно посмотрел на моего защитника и жестко бросил:
— Вам следует лишь переводить мои вопросы. Не комментировать, не высказывать собственного мнения, не помогать подследственному, а только переводить.
— Извините, — пробубнил бывший соотечественник.
Инспектор поднял трубку телефона и поинтересовался результатом служебного расследования. Я внутренне ликовал — сокамерник жив, и удача опять улыбнулась мне.
— Предположим, что это была самозащита, — сменил тон полицейский. — Меня интересуют детали вашей схватки.
Я расписал ночной эпизод. Собеседник не перебивал меня и внимательно слушал.
— Здесь два варианта объяснения его поступка, — проговорил я в заключении. — Либо он был пьян и не ведал, что творил. Либо он получил задание устранить меня.
— Тут вы ошибаетесь, — прервал меня инспектор. — Есть третий вариант — вас пытались изнасиловать.
— Как? — изумленно воскликнул я. — Я ведь не девушка!
— А его девушки не интересуют, — бросил следователь. — Его интересуют мальчики…
— Но я далеко не мальчик!
— Словом, подследственный Маслов страдает педофилией.
— Тогда зачем он душил меня? Врач, который утром осмотрел мою шею, обнаружил следы его пальцев. Надеюсь, что этот факт зафиксирован в протоколе? Зачем он попытался накрыть мое лицо подушкой?
Инспектор пропустил мимо ушей мои слова и продолжил:
— Господин Маслов объясняет свое поведение следующим образом. Он был уверен, что и вы — гомосексуалист. Поэтому, опьянев, потерял контроль и решил удовлетворить свою страсть. А вы охладили его любовный порыв ударом бутылки. За это вас можно подвести под статью, но господин Мас-лов почему- то претензии не предъявляет. Почему? С этим следует разобраться. А пока возвращайтесь в камеру.
Время медленно капало минутами, а меня никто не тревожил. И это томительное ожидание изморило меня. Я то вскакивал с топчана и нервно расхаживал по камере, то мысленно обдумывал сюжет, то проваливался в дрему.
Было около семи вечера, когда заскрежетал дверной замок и меня повели к следователю. Когда переступил порог кабинета, был приятно удивлен. Рядом с инспектором стояли мои коллеги Эльза Вольф и Карл Стива и, увидев меня, заулыбались. Я сразу же ощутил, что повеяло свободой.
— Заморили тебя, дорогой, — стрельнув на меня волшебными глазенками, проворковала Эльза. — Но все позади… Все позади.
Мы подняли на ноги всю прессу, провели гигантскую работу и нашли свидетелей, которые подтвердили твою невиновность.
— Слава Богу, — судорожно выдавил я, пытаясь смахнуть слезу.
