На этот раз Хулан ничего не сказала. Снова догадалась, что дальше с ним так говорить нельзя. Позвала своего баурчи, и он принес баранину, сваренную с рисом, сладкое вино в глиняном кувшине с запотевшими боками, для Кулкана медовые лепешки. Она сама наполнила чаши вином.
– Выпей. Это снимет усталость и охладит тебя. И не сердись на меня, повелитель мой. Нет у меня ни родичей, ни близких – один ты. – Хулан кротко улыбнулась, легонько притронулась к его руке. – Я хочу быть с тобой рядом и оберегать тебя.
Вино и ее кротость расслабили его, раздражение ушло. И ему уже казалось, что Хулан сделала правильно, кинув все и приехав сюда, что она ему нужна больше, чем любой из тысяч и тысяч его людей, больше, чем любой нойон, чем сладкоголосые певуньи-китаянки.
Но Хулан не умела долго оставаться одинокой, тем более такой смиренницей. От вина щеки разгорелись, во влажных глазах появился зовущий блеск, голос стал мягко-воркующим. Она стала выпроваживать сына из юрты:
– Иди, поиграй с твоими служанками.
Хан подумал, что, если дать ей волю, напрасно будут ждать сегодня гонцы и нойоны, у него не останется для них ни времени, ни сил, сказал, усмехаясь:
– Не старайся. На войне прежде всего дело. Люди ждут.
Думал, что она снова начнет дерзить и упрекать. Но Хулан обхватила его руку горячими ладонями, проговорила, жалея:
– Стареешь, мой повелитель.
– И ты не молодеешь…
– Мне – рано. Только в полную силу вошла. Хасар недавно увидел и удивился. «Какая, говорит, славная женщина из тебя получилась, Хулан». А уж он в женщинах толк понимает!
Она поддразнивала его, и он хорошо понимал это, а все же ощутил легкий укол в сердце. Принижающая его ревность взбудоражила, повлекла к жене. Ему уже не хотелось ее отпускать. Но пересилил себя, сухо сказал:
– Иди. Мне надлежит заняться делом.
– Вечером жду тебя в своей юрте. Придешь?
Выпроводив ее, сразу же позвал Боорчу.
– Много ли дел на сегодня, друг Боорчу?
– Кое-что есть. К тебе просятся монахи. С жалобой. Сотник-кидань, перебежавший в прошлом году, – с просьбой. Сотник храбрый, неглупый.
Женщина… Этой не знаю, что нужно. Не успел расспросить. Если пожелаешь, этими займусь я, а к тебе впущу гонцов от Мухали, Джэбэ и Елюй Люгэ.
– Хорошие ли вести привезли гонцы?
– Хорошие, хан.
– Тогда подождут. Давай сюда жалобщиков и просителей. – Перед глазами все еще стояла Хулан, и он спросил, лукаво посмеиваясь:
– Женщина молодая?
Тебе ею хочется заняться? С нее и начнем. Потом посмотрим…
Бросив взгляд на женщину, он насупился. Она была не старая, но лицо посерело от усталости или горя, глаза потухли. От такой ничего интересного не получишь. Распустит слезы – и все. Переводчик, онгут с сонно-равнодушным лицом, безучастно ждал, когда она заговорит. Боорчу присел к столику, отломил от медовой лепешки, не доеденной сыном, кусочек, бросил в рот.
– Моего мужа захватили твои воины, – тихо сказала женщина и замолчала. – Отпустите его.
– Многих мужей захватили мои воины. Что будет, если придут все ко мне и станут просить?
– Он не как все. Такой человек рождается один на сто тысяч! – Голос ее отвердел.
– Твой муж известен многим людям? Что же он сделал такого? Чем прославился?
– Мой муж слагает песни, прославляя людей.
– А-а… Он прославляет тех, кто бежит сегодня от моих воинов, кто не умел разумно жить и не умеет достойно умереть. Настоящим делом занимался твой муж. Потому горька его участь. – И проворчал:
– Один на сто тысяч…
Таких дураков на каждую тысячу сотня.
Переводчик, видимо, перевел и это. Женщина вскинулась, заговорила быстро-быстро:
– О нет, нет? Он – редкий человек. Словом он врачевал горе, вселял в сердце надежду, учил доброте, прямоте, честности. Он должен жить! Спаси его, и будущие поколения благословят твое имя!
– А это и вовсе глупость. Мое имя прославлено будет не такими вот пустяками. Где взяли твоего мужа?
– Вместе с другими мужчинами он ушел в горы. Его захватили три дня назад.
– Боорчу, не с теми ли он был, которые нападали на обозы, на отбившихся всадников?
Боорчу расспросил женщину, где был захвачен ее муж, подтвердил:
