– Не заносись! – строго сказал он. – Одна галка хотела стать гусем, села на озеро и утонула. Я лучше знаю, кому с кем идти и чем заниматься.
Вечером созвал в шатер нойонов, объявил свою волю. После этого слуги принесли вино и мясо. С его позволения Хулан пригласила девиц-песенниц с хурами и мальчиков-лимбистов[57]. Разом стало шумно и весело. Нойоны в знак дружбы и приязни обменивались чашами с вином. Хан из своих рук угостил Боорчу, Джэбэ, Субэдэй-багатура… Всем пожелал счастья-удачи в сражениях.
Выпил архи и сам. Слушал юролы – благопожелания, хвалебные песни магталы, нежное звучание хуров, тягуче-печальную жалобу лимбэ. Музыка смывала с души пыль будней, манила в неизвестное, тревожила, сулила радость. Празднично сверкали кольца и перстни на пальцах, браслеты на запястьях рук Хулан. Влажно поблескивали зовущие глаза. Время проносилось, не задевая ее. С годами она становилась даже красивее.
Музыка расслабила его. Что-то тихо заныло, заболело внутри.
Мальчики старательно округляли щеки, дуя в лимбэ, проворно-суетливо бегали их пальцы. Сколько трав истоптали они? Не больше десяти. У них впереди молодость, возмужание… Все впереди. А его молодость ушла невозвратно, детство забылось, будто его и не было… Он почувствовал зависть к мальчикам… Тихая боль внутри росла, ширилась, захватывала его, мягко сдавливала горло.
– Нашему хану – тысячу лет жизни!
Он поставил чашу с вином на столик и больше не притрагивался к ней.
Вдруг оборвалась музыка, смолкли голоса.
– Хан желает отдохнуть. Идите.
Это Хулан. Она, как всегда, почти угадала его желание. Неважно, что не отдыха ему захотелось, а чего-то совсем другого. Он бы куда-нибудь пошел сейчас, совсем один, и чтобы под босыми ногами была мягкая, холодная от росы трава, и вскрикивали бы ночные птицы, взлетая из-под ног. Вышел из шатра. Дул сухой ветер. На небе слоились черные облака, невидимая луна высветляла их края, тускло светилась одинокая звезда. Почему-то вспомнил давний свой разговор с монахами-даосами. Тогда их суждения принял с усмешкой. Они ему показались не столько мудрыми, сколько забавными. А было, кажется, в тех суждениях что-то важное для него.
Он пошел по стану, и кешиктены – караульные двинулись за ним.
Досадливо махнул рукой – отстаньте. Нашел палатку Елюй Чу-цая, откинул полог, – склонив голову, вошел внутрь. Потомок «железных» императоров лежал в постели с высоким изголовьем, читал книгу. Увидев хана, сбросил с груди одеяло. Пламя в светильнике заметалось вспугнутой бабочкой.
– Можешь не вставать, – сказал хан, сел на стопку книг, сложенных у постели. – Ты сведущ в учении даосов?
– Нет, великий хан, – Чу-цай поднялся, натянул халат, поставил перед ханом фарфоровую чашечку с чаем.
– Почему?
– Все науки один человек познать не может. На познание дао уходит жизнь. Это одно из самых великих учений.
– Долго ли живут даосы?
– Продолжительность их жизней зависит от двух вещей: от глубины познания сущего и неуклонного следования познанному. Сам Лао-цзы, великий учитель даосов, прожил, одни говорят, сто шестьдесят лет, другие – больше двухсот.
– Не выдумка? – усомнился хан. – Хитры китайцы на всякие выдумки.
– Во всякой выдумке, великий хан, как в скорлупе ореха ядро, кроется истина. Достоверно, что даосы пробуют разгадать тайну бессмертия.
– Ну и как?
– Мне, непосвященному, нечего сказать, великий хан. – Чу-цай виновато моргнул, сжал в кулаке свою длинную и узкую, как хвост яка, бороду. – Об этом надо говорить с даосами.
– Я хочу видеть у себя самого знающего из них.
– Есть один мудрец. Но жив ли он, я не знаю. Пропасть человеку в такое… безвремение просто.
– Я повелел не трогать служителей богов. Его надо разыскать. Садись и пиши письмо.
– Может быть, найдем…
– Найти надо. Пиши письмо этому мудрецу.
Чу-цай разостлал на складном столике лист бумаги, придвинул тушь, осмотрел кисточку, бережно расправив острый пучок волос, вделанный в тонкую бамбуковую палочку.
– Что писать, великий хан?
– Письмо должно быть не повелением – просьбой. Повеление будет тебе.
Завтра же пошли людей на быстрых конях. Они должны разыскать мудреца. Если понадобится, пусть перевернут весь Китай. За это дело ты отвечаешь головой.
Он выпил остывший чай и стал обдумывать письмо.
В шатре его поджидала Хулан. Она помогла раздеться. Погасив свечи, сказала из темноты:
– Ты дал Джучи такой большой удел…
По ее голосу, мягкому, воркующему, догадался – неспроста говорит это.
