доказать военное значение Северного Ледовитого океана и что честь достигнуть полюса первыми не имеет никакого отношения к выполнению этой задачи. Я сказал экипажу, что мы служим на флоте для обеспечения обороны нашей страны, а не ради кричащих заголовков и сенсационных статей о «Скейте».
Однако вряд ли мне удалось кого-нибудь убедить. Тем не менее, к чести экипажа «Скейта», очень скоро люди взяли себя в руки, уныние рассеялось, и все, как один, с еще большей энергией продолжали выполнять свои обязанности. Через несколько минут в мою каюту вошел Николсон с предложением отправить перед погружением под лед следующую радиограмму:
«КАПИТАНУ 3 РАНГА АНДЕРСОНУ И ЭКИПАЖУ «НАУТИЛУСА». СЕРДЕЧНЫЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ОТ ВСЕГО ЭКИПАЖА «СКЕЙТА».
Я подписал радиограмму и сказал, чтобы Николсон немедленно отправил ее. Она, безусловно, выражала наши истинные чувства, которые выше любого временного разочарования.
Я мысленно возвратился к тому февральскому дню, когда мы с Николсоном посетили Британский музей (во время своего первого пробного плавания «Скейт» заходил в Англию). Мы случайно наткнулись на несколько страниц из дневника знаменитого английского полярного исследователя Роберта Фалькона Скотта. Я никогда не забуду, какое впечатление произвели на меня эти пожелтевшие от времени листы, исписананые рукой Скотта. Это были записи, сделанные Скоттом в то время, когда он, преодолевая огромные трудности, пробивался к своей базе в Антарктике, которой ему так и не суждено было достичь. Прекрасным величественным языком и твердой рукой Скотт записывал в дневник каждую мелочь. Но с каждым днем рука его становилась все слабее и слабее, пока почерк не стал почти совершенно неразборчивым.
Я не сентиментален, но последнюю страницу дневника Скотта в то лондонское утро я читал со слезами на глазах.
Сегодня я живо представил себе еще одну страницу из этого дневника. Она была написана Скоттом в январе 1912 года, когда после длинного и трудного пути вместе со своими четырьмя спутниками он был уже почти у цели, к достижению которой стремился в течение нескольких лет, — у Южного полюса. Последний напряженный переход, и… взору отважных исследователей открылись черные палатки и знаки, которые за несколько дней до этого были оставлены на полюсе Амундсеном…
«Норвежцы опередили нас и достигли полюса первыми. Мы ужасно разочарованы, и мне очень жаль моих преданных спутников… Все мечты и надежды рухнули…»
В таких случаях лучше всего занять людей чем-нибудь важным. «Так я и постараюсь сделать», — сказал я себе.
«Скейт» продолжал идти по направлению к острову Принца Карла до тех пор, пока мы не приблизились к району, из которого можно было попытаться определить свое место радиолокатором. Мы подняли антенну, и на экране радиолокатора вскоре появилось ясное очертание острова, почти совпадающее с нанесенным на карту. После взятия пеленгов и измерения дистанции место «Скейта» было определено с точностью до нескольких метров. Определяться таким методом можно только на расстоянии нескольких миль от берега, но зато при этом достигаются самые точные результаты.
Льда еще не было видно, но мы погрузились на глубину девяносто метров и взяли курс на Северный полюс, до которого оставалось около шестисот миль. Нам не нужно было, как обычным лодкам, осторожно входить в паковый лед в надводном положении. Подходить к кромке льда на перископной глубине также не имело смысла: можно было не заметить плавающей льдины и погнуть или поломать перископ.
Наш единственный исправный эхоледомер — тот, который был установлен в рубке (второй, о котором говорил Дейв Бойд в ту ночь, когда мы выходили из Нью-Лондона, вышел из строя окончательно), — непрерывно посылал звуковые сигналы на поверхность океана, чтобы своевременно предупредить нас о появлении над «Скейтом» льда. Но пока эхоледомер указывал, что над нами чистая вода.
Мы начали уже недоумевать, почему так долго не появляется лед. Возможно, кромка пакового льда сдвинулась под действием южного ветра? А может быть, мы просто неправильно понимаем показания прибора, регистрирующего работу эхоледомера на бумажной ленте? Но последнее маловероятно, так как на лодке находится помощник доктора Уолдо Лайона Рекс Раурей и в эти минуты он как раз у прибора. Рекс был одним из тех, кто работал над созданием эхоледомера с самого начала, и он безусловно знает, как обращаться с этой техникой. И все же проходит час за часом, а признаков льда по-прежнему нет…
Наконец я решил, что гадать на кофейной гуще и продолжать «слепое» плавание дальше не стоит. Вскоре после полуночи я осторожно вывел лодку на перископную глубину и очень медленно поднял перископ. Я сделал это в тот момент, когда Рекс доложил: «Льда нет». Прильнув к окуляру перископа, я увидел лишь слабо освещенную (мы находились в широтах с белыми ночами) чистую воду. Туман уже рассеялся. Через несколько секунд, когда мои глаза привыкли к слабому освещению, видимый горизонт расширился.
У меня сильно забилось сердце. Через всю северную часть горизонта тянулась едва различимая зловещая белая черта. Это был паковый лед.
Мы немедленно погрузились на глубину девяносто метров, и через несколько минут эхоледомер начал показывать, что «Скейт» идет под отдельными плавающими льдинами. Как только над нами появлялась льдина, вибрирующие перья эхоледомера тотчас же вычерчивали ее поперечное сечение. Когда над «Скейтом» снова была чистая вода, перья немедленно сближались, и на бумажной ленте появлялась сплошная тонкая линия. Прибор работал замечательно, и вокруг Рекса вскоре собрались матросы, чтобы посмотреть, как эта волшебная машина зарисовывает лед. По мере того как мы продвигались шестнадцатиузловым ходом к полюсу, отдельно плавающие льдины становились все более и более крупными, а участки чистой воды между ними сокращались. Наконец мы вошли в район, в котором чистая вода пропала совершенно. Перья эхоледомера миля за милей вычерчивали извилистую полосу ледового потолка. Изредка они рисовали резко опускающиеся вниз вершины, напоминающие своими очертаниями огромные сталактиты. Это означало, что «Скейт» проходит под спрессованными огромным давлением и спаявшимися кромками двух плавающих ледяных полей.
Болтовня и шутки матросов, стоящих у эхоледомера, постепенно стихли. Люди поняли, что происходит что-то важное. Жизнь на «Скейте» текла по-прежнему, но настроение людей изменилось. Появилось какое- то, незнакомое нам до этого чувство напряжения. Мы понимали, что теперь, как никогда раньше, зависим от благополучия нашего подводного корабля.
Центральный пост освещался тусклым светом красных лампочек, так как обычные лампы ослепляли бы вахтенного офицера и лишали его возможности видеть в перископ ночью. Мы еще не подумали о том, что в течение какого-то времени нам не придется пользоваться перископом. Опытные вахтенные на горизонтальных и вертикальном рулях прекрасно удерживали лодку на заданной глубине и курсе даже при таком тусклом красном освещении. Разговоры совершенно стихли, и в лодке воцарилась тишина.
В кормовой части центрального поста по-прежнему слышался шуршащий звук вибрирующих перьев эхоледомера. Штурман Николсон внимательно рассматривал показания эхолота. Мы уже пришли в малоисследованный район океана, в котором на точность показанных на карте глубин полагаться нельзя. Несмотря на сравнительно большие глубины в этой части океана, Николсон продолжал настороженно наблюдать за работой и показаниями эхолота. В наступившей тишине ясно различались похожие на жалобный писк звуковые сигналы этого прибора и слабые, отраженные дном эхосигналы с глубины 1525 метров.
В небольшой выгородке рядом с центральным постом работает еще один акустический прибор — гидролокатор, излучающий звуковые колебания в темные воды в направлении движения «Скейта». Мурлыкающие звуки этого прибора, не встречая препятствий, от которых они должны были бы отразиться и вернуться к источнику, затухали далеко впереди лодки, что указывало на отсутствие впереди нас свисающих вниз ледяных пик и хребтов или, что еще опаснее, глубоко сидящих айсбергов.
Я прошел в корму лодки и заглянул в машинный отсек. В противоположность тусклому красному освещению центрального поста этот отсек освещался яркими белыми флуоресцентными лампами. Вместо таинственных звуков электронных приборов в этом отсеке раздавался знакомый гул турбин и монотонно
