бою. Александр Двурогий сказал.
— Хто такой?
— Видно, бык ромейский.
— Точно, у ромеев все не как у людей, им быка по-человечьи назвать не зазорно.
— А после, как радожцев попыряете, сами на них побежите.
— Зачем это?
— Дура, им тоже учиться надобно.
— А...
Между тем Радож наставлял своих так:
— Вы, хлопцы, не бегите вслепую, поглядывайте. Копейщики пущай в хвосте тащатся, от них на скаку толку, как псу от блохи.
— Так псу же одна морока?!
— Вот и от копейщиков так.
— Не скажи, дядя, — заявил Судислав, выбившийся в десятники, — ежели их рядком выстроить да так вот на ворога и натравить, большая польза случиться может. А бежать им и вовсе ни к чему, пусть себе шагают неспешно.
— У ворога-то, небось, лучники не дураки, — хмыкнул Радож, — пока твои копейщики до ворогов доберутся, из луков их и положат.
— А ежели впереди щитоносцев пустить? — не унимался Судислав. — А они из-за щитоносцев копьями пырять будут? А то можно из соломы для копейщиков защиту соорудить.
— Экий ты... — Радож с уважением взглянул на Судислава. — Соображаешь.
И всякий сотник говорил, что должна делать его сотня. Объяснял, втолковывал, порой спорил с людинами до хрипоты, до драки. Умолял, угрожал, сулил поощрения — вдалбливал военную науку, как мог. Людины мало-помалу начинали понимать, чего от них хотят. Начинали понимать и то, что это стояние на ветру и морозе для их же пользы затеяно. Чём больше мучить их будут десятники да сотники, тем больше жизней сберегут в сече.
Степан с Алатором и Любомиром наблюдали за учениями с холма, который стоял посреди поля и господствовал над ним. Рядом томились двадцать ординарцев (коней решили не морозить), готовые по первому требованию нестись в потешную сечу с приказом. И еще томился Рабиндранат, по случаю холодов одетый в бараний «тулупчик» слоновьего размера, поверх которого серебрилась кольчуга. На голове элефанта красовалась меховая шапка типа «чепчик» с завязками, ноги обуты в меховые поршни. Не нравилась Рабиндранату снежная круговерть, он то и дело издавал утробные звуки, напоминающие Степану рокот мотора.
— Ну и дурная же силища, — пробормотал Любомир, вглядываясь сквозь пургу в заснеженные фигуры, — небось, тысяч десять, а то и поболе набралось, а кинь на них тысячу конных — от людинов только ошметки полетят.
— Как коз Сидоровых гонять их надо, — хмурился Алатор, опасливо косясь на Рабиндраната, — не жалеючи.
— Точно, — подытожил Белбородко, — тяжело в учении, легко в лечении...
— Опять Двурогий сказал? — хмыкнул Алатор.
— Он.
Степан дал отмашку, и один из ординарцев вытащил из-за пояса рог, протрубил сигнал к атаке. Закрутилось...
Степан похлопал Рабиндраната по боку, показал на снег. Слон опустился на колени, и Белбородко по небольшой лестнице, которую приставил ординарец к элефанту, залез в башню.
— Давай ко мне, — весело крикнул Любомиру с Алатором. Те с явным нежеланием присоединились к Белбородко.
Слоновья башня защищала от метели, к тому же метры, прибавленные Рабиндранатом к холму, улучшили обзор. Любомир оценил преимущества высокого положения:
— Полководцу живая гора — большое подспорье. Вид-то какой...
— И из сечи, ежели чего, вынесет, — проворчал Алатор.
Рабиндранат встал и победоносно затрубил.
С гиканьем и срамными словами сотни наваливались одна на другую. Взметывались копья-дрыны, останавливая натиск нападающих.
— Что ж ты, сволочь, зуб мне вышиб, в пузо же сказали тебе...
— А ты морду не подставляй!
— Отвалите, затопчете же!
— Зенки, зенки мои...
— А ты не хлопай!
— Вот поймаю тя в Куябе, ломтями настругаю, чирий ты гнойный.
— А ну, назад! Слушай сотника! Назад, псы кусачие, ишь сцепились!
— Бей его!
— Не по Правде, сотник, за что обоих мечом-то?
— Так ведь плашмя...
— Так ведь обоих...
— Навались!
— Задние, мать вашу, чего прете, подавите же!
— Аи, болюшки, до кишок проткнул, выродок!..
Лишь когда начало смеркаться, учения прекратились. Построившись в колонну, людины потянулись в Куяб, где их ждало обильное угощение.
Он стоял на коленях. Он — Кукша, Отец Горечи! Тот, кого боялись сотни, нет, тысячи славян. Он стоял на коленях и не смел заговорить первым, не смел даже поднять глаз. Проситель! Он, Кукша, — проситель! А эта жирная свинья развалилась на троне и грызла бараний мосол, обливаясь жиром и отирая пухлые губы рукавом прекрасного шелкового халата. Рядом с беком стоял одноглазый старик с жестоким лицом — Силкер-тархан.
Кукша пришел в Каганат с малой свитой, человек в пятьдесят. Но дары, что принес он беку, были вовсе не малыми. Эти дары могли бы быть еще больше, если бы Аппах — знатный хазарский воин, предавший бека[40], — не отправился к праотцам. Но и без него даров было довольно — пять возов драгоценных мехов. Уж Кукша-то знал, что за них можно скупить пол-Итиля.
Бек прекрасно знал, за чем Кукша явился, потому что сперва, как и подобает знатному гостю, тот выслал гонца, который передал такие слова:
— Величайший бек, чье имя свято, а слава неувядаема, позволь тому, кто держит в повиновении Полянские земли, прийти к тебе с просьбой, позволь стать твоим нукером, провести твои доблестные войска по топям и неудобям...
Гонец долго заливался соловьем, бек же сказал лишь одно:
— Пусть придет.
И вот Кукша на коленях...
Бек отхлебнул вина из золотого кубка, усыпанного драгоценными камнями, и проговорил:
— Твой человек сказал, что ты держишь в повиновении славян, так ли это?
У ног бека стоял на коленях Ловкач, то и дело подобострастно заглядывал в глаза Величайшему. Ловкач перевел.
— Скажи ему, что это так, — обратился к толмачу Кукша.
— Зачем ты пришел ко мне? — протараторил Ловкач.
— Выразить свою любовь и почтительность, о Величайший из беков.
— Все выражают нам любовь и почтительность, — усмехнулся бек, — а потом просят и просят. О чем хочешь просить ты?
Бек хлопнул в ладоши, и два рослых воина встали за спиной Кукши. Один из них накинул ремень на его шею.
