— Нам бы у печечки погреться, кости-то старые, ты бы, хлопец, пожалел старика-то.
— Не боись, отогреешься, дед, — заверил жердяй, — ты уж не серчай, не по злобе мы. Поживешь в Партизанке, пока хазар не одолеем.
— Как же диво-то такое срубили?
— Да всем миром, — с гордостью сказал мужик. — Оно ж понятно, тати пойдут — все, что на пути попадется, пожгут к Чернобоговой матери. А людям где-то ховаться надо. Вот и сговорились строить партизанские веси, чтобы от недругов хорониться.
— Это что ж, — деланно удивился Булыга, — и другие веси имеются?
— Вроде того, — протянул жердяй, — а ты чего выспрашиваешь? Может, лазутчик?
— Да ты что, соколик, — обиженно сказал Булыга, — это я от любопытства стариковского.
Из всего услышанного и увиденного следовал неутешительный вывод. Застрял Булыга. Всерьез и надолго. Обратной дороги не знает, да и пригляд за ним... А кроме того, наверняка вокруг веси всякие ловушки навроде волчьих ям и капканов понаставлены, без проводника не выберешься. Стало быть, придется как-то приспосабливаться.
Ворота наконец отворились. Что-то знакомое почудилось Булыге в мужике, появившемся из-за них. Точно, он! Булыга похолодел — вдруг признает. Нет, не может такого быть, снадобье изменило и лицо, и голос. Надо только раз в день им натираться, и все будет в порядке. Он украдкой ощупал припрятанную за пазухой флягу с зельем — пусть там и будет, пусть душу греет. С зельем этим он — Булыга. Старик безвестный.
— Здорово, Жердь, никак притащили кого?
— И ты здоров будь, Угрим. Старичок один. По тракту ехал.
— А куда ехал-то, — полыхнул факелом в лицо Булыге Угрим.
— Да, говорит, в Велесовку — родичи у него там.
— Опустела твоя Велесовка, дед, — сказал Угрим, — Велесовцы в лесу обживаются, как и иные.
Булыга похолодел. Сейчас начнут расспрашивать про родню, выяснится, что таковой в веси лесной не имеется, и спустят с бедного старика шкуру.
— Кажись, во Второй Партизанке велесовцы твои. Может, туда тебя, дед, отправить?
Булыга вздохнул будто от тоски-печали, а на самом деле с облегчением:
— Так ведь нет уж, видать, никого. Батя мой, Клюква, помирать вздумал, меня кликнул. А пока весточка до Куяба добралась, пока я в путь-дорожку собрался... Крепкий он, батька-то мой, покуда не слег, за плугом ходил, ну и по девкам... Я-то, хе-хе, хоть и молодой, а уж сил-то нет. А он, эх... — Старик накрепко запомнил одну умную мысль: ложь должна быть несусветной, чтобы в нее поверили. Ложь надо обкладывать всяческими подробностями, блазнить следует не торопясь, с расстановкой. Тогда ничто тебя не выдаст — ни дрожание голоса, ни бегающие глазки. Кстати, насчет взгляда — правдоподобнее всего выглядит безразличный или печальный.
— Сколько же трав он истоптал? — светя факелом, поинтересовался Угрим.
— А кто его знает?
— Может, и жив еще? — проговорил Жердь. — Мы ж тебя за пару деньков до Второй Партизанки...
Булыга вновь тяжко вздохнул:
— Парнишку батька послал, велел передать, что коли за две седмицы не доберусь — помрет. И еще сказал, что тот срок пращуры ему назначили, мол, во сне прадед явился и сказал, что две седмицы ему землю-матушку топтать осталось. А я, вишь, какое дело, не поспел.
— Не кори себя, дед, — сказал Угрим, — видать, судьба твоя такая. — Он помолчал немного, вглядываясь в лицо старику. — И чего мне все кажется, будто я тебя знаю?
— Старики все на одно лицо, — пробормотал Булыга, — особливо для молодых.
Угрим посторонился, и они наконец вошли в ворота. Булыга оглянулся, задержав взгляд на лесе.
Факелы, пылавшие на стене, выхватывали из мрака странных «ежей» высотой с человека — сколоченные из заостренных бревен, они виднелись то тут, то там между деревьями. Отблеск огня вдруг лег на чешую, которую неизвестный чародей содрал с огромной рыбины и растянул меж сосны и ели. Полоса шириной примерно в локоть вспыхнула и тут же погасла, когда ветер заставил пламя факела метнуться в другую сторону. Булыга сперва удивился, а потом решил, что, по-видимому, чешуя — не что иное, как кольчуга. «Хитро, — подумал он, — небось, и бубенчики на ней. Вороги наткнутся, замешкаются, а бубенчики знак подадут. А ежи не хуже засеки супротив конных. Знатно подготовились лапотники, и кто их только надоумил?!»
Морозно и ветрено было. Крутила метель. Денек выдался из тех, про которые говорят, что плохой хозяин собаку из дома не выгонит. Костеря на чем свет командиров, на просторном поле близ Куяба перетаптывались с ноги на ногу ополченцы. Одни были вооружены палками локтя в два в длину, заменяющими меч, другие кольями — вместо копий. Отовсюду доносились недовольные возгласы:
— Озверели совсем!
— Не берегут сейчас, а в сече-то, небось, первыми под копыта бросят.
— Уходить надо.
— Да куда уйдешь-то, или всем миром отстоим, или все и поляжем.
— Так с хазарами-то — понятно, что воевать надобно, а промеж собой-то чего?
— Говорят, учить нас будут.
— Еще бы баб поучили детей рожать...
На взгорке в полустрелище от людинов возвышался слон. Рабиндранат был заключен в кольчугу с пластинчатым панцирем на груди, к бивням были прилажены остроконечные железные навершия. Людины таращились на него и переговаривались:
— Эка полезна скотина — и навозец дородный от нее, и в ратном деле подспорье.
— Небось, не полезнее коня, тож не последняя животина в сече-то...
Суетились десятники, расставляя людинов по десяткам. Десятки сбивались в сотни под предводительством сотников. Из сотен лепились тысячи.
— Говорят, боевому строю будем учиться.
— Это как?
— А чтобы с боков и со спины тебя товарищи прикрывали.
— А палки с тряпками на что? Ишь над башками колышутся.
— Так ты слухал или где? Сказали же, чтоб каждый свой стяг запомнил и в бою возле него держался.
— На кой?
— Хрен его знает, набольшим виднее.
Кудряш — в дружине обычный кметь, а в ополчении сотник — зябко поеживаясь, прохаживался перед своими.
— Значит, так, — глаголил он, — когда Радож на нас попрет, не тушуйтесь, действуйте заодно. Те, что копьями вооружены, вперед выдвигайтесь и в живот нападников пихайте.
— С дрынами мы.
— С дрынами, с дрынами, — раздраженно поправился Кудряш, — вот дрынами и отпихивайтесь. Только не сразу их выставляйте, а погодите, пока недруги разгонятся.
— Это как?
— А так! Вы копья, ну, дрыны ваши, на снежок положьте, а как супротивники разбегутся хорошенько, так что им уж не остановиться — задние-то напирают, — вы дрыны подберите и им в животы и нацеливайте.
— Хитро.
— Так, небось, и супротив конников можно.
— Только дрыны нужны подлиннее.
— Точно, — сказал Кудряш, — для того и выгнали вас на поле, чтобы учились. Тяжело в учении, легко в
