поэту.
— В лечебных целях, — еще раз улыбнулся тот.
— Поехали с нами, — сказал ему Синяк. — Едем к Жирному. Погуляем, отдохнем…
— Посуралим, — подмигнул Бошору Роман.
— В другой раз посуралим. — Бошор, склонив голову, прижал правую руку к сердцу. — Самолет.
— Бошор, прошу как брата, — торжественно на восточный лад произнес Роман. — Поосторожнее, не валяй дурака. А то помрешь ненароком.
— Башку отрубят, кинут в вагон с углем, и будешь кататься по всему Советскому Союзу, — добавил Синяк.
Бошор взглянул на часы, болтавшиеся на его тонком смуглом запястье, и неожиданно как-то очень по-русски потянулся и зевнул.
— Когда ко мне смерть придет, меня дома не будет.
6
«Мерседес», чуть не обдирая бока, выбрался из узкого дворика КСП и покатил вверх по бульварам мимо памятника Крупской с развевающимся против ветра каменным подолом.
Саша сидела впереди, а Роман переживал неудачу с собранием сзади. Не в полный мах, как полчаса назад, но переживал.
— Не вздыхай, Жирный. — Синяк взглянул на него в зеркало заднего вида. Башка не болит, значит, порядок. А вообще, Жирный, тебе лучше всего цианистого кала в другой раз принять. Раз — и нет проблем. А желаешь, мы тебе негритяночку спроворим для утешения?
Роман не слушал.
Синяк внимательно обозрел его, обернувшись.
— Не помрешь. Глаза горят, мозги фосфоресцируют… Александра, ты не против?
Саша думала о своем. Видел ли Суров, что она поехала с ними? Выключила ли масляный радиатор? Как вести себя с Юрой теперь, после появления в ее жизни этого чокнутого бандита, который, похоже, в нее влюбился? Да и ей он почему-то нравится… Хотя у него, наверное, девок пол-Москвы. Знал бы он, что ей сороковник скоро… А впрочем, зачем ему это так уж знать… Дала ему понять у них с Юрой что-то было… Подробности Синяка не интересуют. За это он ей и понравился, что нет в нем бабского любопытства.
— А? — встрепенулась она. — Ты что-то спросил?
— Значит, не против, — уверенно подытожил Синяк, сворачивая на Тверскую.
За «Елисеевским» собралась толпа. Телеоператоры настраивали кинокамеры на окна второго этажа гостиницы «Центральная». Подъезд был оцеплен милицией, широко забран флажками. Движение в этом месте Тверской ослабело, «мерседес» еле тащился.
— Чего там? — поинтересовался Синяк у милиционера, приспустив стекло.
— Ехай, — огрызнулся тот.
Синяк остановился.
— Ты, слышь, меня в Думе ждут, — солидно заявил он, — доклад на подкомиссии комитета прав человека и помилования…
Милиционер на всякий случай помягчал:
— Террорист ребенка захватил, бомбой грозит.
— Денег дали? — с умным видом поинтересовался Синяк.
— Думают.
— К-козлы! — с удовольствием сказал Синяк и проехал медленное место.
Из Государственной Думы выходили ухоженные озабоченные мужики с понурыми физиономиями и рассаживались по черным машинам, исподволь кидая как бы незаинтересованные взгляды на девушек в коротких юбках, кучкующихся на зябком ветру у гостиницы «Москва».
Синяк снова приоткрыл окно и заорал наружу дурным голосом:
— Слышь, козлы-ы!.. Хочется, а низ-зя-я! По домам, пацаны!.. И — на ручную дрезину!.. Забесплатно! На хохряк!.. — И дополнил текст красноречивым жестом.
Саша передернула плечами.
— Закрой окно. Холодно.
За негритянкой для Романа Синяк поехал проторенным маршрутом. К паперти Музея Ленина, где их класс принимали в пионеры. Синяка тогда за хулиганство в пионеры не взяли, и он плакал.
Синяк причалил к священному месту, хряснул ручником и вылез из машины. К нему подъехал на коляске инвалид в камуфляже. На груди у него висела табличка: «Люди добрые, помогите…»
— Дай на протез, — хрипло сказал он Синяку, не разжимая рта с воткнутой сигаретой.
— Не дам, — строго сказал Синяк. — Ты цыганам отдашь, они вашу масть держат.
— Согласен, — понуро кивнул инвалид, взялся за отполированные ободья красными распухшими руками и тихо покатил прочь.
— Стой, афган! — крикнув ему вслед Синяк, догнал и сунул деньги. — Заначь поглубже.
Тут из мрака глубокого подъезда выскочила, как подпружиненная, мелкая бесполая блошка, серенькая, в брючках, задрипанная, заморенная.
— Привет, Батя! Чего-то ты нас совсем забыл.
— Вас забудешь, — Синяк грубо, как мужику, пожал ей руку. — Я с твоей барышней — лица не помню — бумажник с правами потерял. На деньги наплевать, права жалко.
— Совсем ты, Бать, на головку присел, — посочувствовала блошка. Старенький стал… Тебе кого?
— Негритянку.
— А всерьез?
Синяк заговорил подробнее.
Саша уже разобралась с масляным радиатором на работе (выключила) и теперь медленно въезжала в ситуацию… Та-ак. Это проститутки!.. Только сейчас она начала смекать, к чему идет дело, и беспокойно заерзала.
— Чего он хочет? — Саша подозрительно обернулась к Роману.
Роман молча пожал плечами. На беседы с ней после Бошора не тянуло.
— Таня! — крикнула тем временем блошка в темноту.
Таня оказалась русской красавицей, в годах, что порадовало Сашу, с косой, закрученной на затылке. Прям из ансамбля «Березка», подумал Роман. В короткой, разумеется, юбке, как положено по тутошней работе, высоких замшевых сапогах с золотыми пряжками.
Настроение у Романа приподнялось.
Синяк постучал в окно.
— Ну как, Жирный?
Роман высунул в открытое окно кулак с оттопыренным большим пальцем.
Хозяйка, учуяв спрос, затарахтела:
— Не меньше двух сотен, Бать. Тебе отдам за полторы. У нее одна коса чего стоит! Себе в ущерб работаю.
— Не торгуйся, не на базаре, — отрезал Синяк. — Музей Ленина все ж. А коса и у меня есть. Сто и — по краям!.. Танечка, поедете с нами за сотенку?
— Я за стольник поеду! — раздался простуженный хрипатый голос, и с паперти спрыгнула молоденькая бойкая проститутка, юбка нулевая, декольте спереди и сзади, задрогшая…
— Тебя не надо, ты у меня дезодор похитила.
— Вали отсюда! — Таня грубо пихнула ее обеими руками в грудь. Та оступилась, села на мокрый тротуар белыми ажурными трусами — юбка задралась.
— Я не хитила! — взвизгнула проститутка. — Ты сам мне подарил. Ты пьяный был.
— Тогда прости. — Синяк подал ей руку, помог подняться.
