момент пронес за окном кабинета Автономова на стреле своего крана бадью с бетоном. В раме большого окна она наискосок проплыла по воздуху.
– Ты не думай, орел, что я тут со своими бумагами и телефонами, – снова выходя из-за стола на середину кабинета, сказал Автономов, – ничего не знаю о твоих делах. Ведь и совмещенный график – одновременно арматура, опалубка, бетон и монтаж – это тоже твоя затея. Без нее мы бы теперь уже сидели по горло в воде.
Оказывается, Автономову было известно и это. Однако в интересах истины Федор счел необходимым уточнить:
– Мы узнали от товарища Грекова, как вы говорили об этом на парткоме, и потом обсудили этот вопрос у себя на комитете.
– Скромность похвальна, но тоже в меру. Слыхал я и о том, как ты при этом вторгся, так сказать, не в свою зону, и до поры до времени смотрел на это… – Автономов растопырил пальцы руки и поднес их к глазам, показывая, как он смотрел на это. – Интересно было наблюдать, хватит ли у вас самих мудрости обойти все рифы и не потопить лодку. Обошли и не потопили! – с непритворным восхищением воскликнул Автономов, перестав ходить взад-вперед
по ковровой дорожке и останавливаясь перед Федором. – Вот такие помощники мне нужны. – Он вдруг быстро оглянулся на дверь в приемную, обитую коричневым пупырчатым дерматином и понизил голос: – В самом деле, иди ко мне в помощники. Я не шучу.
Вот и осуществилось то, о чем и сам Федор помышлял лишь с оттенком грустной иронии по отноше-' нию к своим стыдливым надеждам. В глубине души знал он, что в действительности, разумеется, это никогда не сможет исполниться. Вот и ошибся. Тот, которым Федор мог позволить себе восхищаться лишь издали, призывал его стать своим помощником, а значит, ближайшим другом.
– Мне как раз сейчас по правую руку от себя и требуется такой орел. – Автономов опять оглянулся на закрытую дверь в приемную. – К своему порученцу я, понятно, привык, не одну стройку вместе завершаем, но, откровенно говоря, он уже стал далеко не тот, отяжелел и оброс. Семья, трое детишек. Что же ты вдруг потускнел, орел? Ты не думай, что это какая-нибудь холуйская должность. У меня помощник не денщик и не лакей, а действительно правая рука. А я сам, ты думаешь, как начинал? Вот так же у чужого плеча, на побегушках, пока не развернул крылья, – Автономов, показывая, развел по сторонам плечи. – Нет, тебе это, конечно, не угрожает. Но, как говорится, не умеющий подчиняться не сумеет и командовать. Я у крупного генерала тоже порученцем состоял. Ты почему молчишь? – Автономов и не представлял себе, что кто- нибудь мог проявить колебание, а тем более не согласиться с ним, если он сам предложит человеку быть его правой рукой. Всего пять минут назад и Федор не мог представить себе, чтобы, услышав такое предложение от Автономова, не ринуться навстречу всего лишь с единственным словом: «Иду!» Он и теперь не в состоянии был разобраться до конца, что его удерживает немедленно произнести это слово. Почему, каким образом вдруг подкралась к нему совсем неожиданная мысль, что это он всегда успеет. Конечно, только рядом с таким человеком и можно будет развернуть крылья. Но с этим еще можно и подождать. У него еще есть время. А вот… Федор проводил взглядом бадью с бетоном, которую опять пронес мимо окна кабинета на стреле своего крана Вадим Зверев, – и вдруг мгновенно понял, что удерживает его произнести то единственное и давно желанное для него слово, которого теперь нетерпеливо ждал от него Автономов.
Федор даже содрогнулся от этой мысли и быстро сказал:
– Я, Юрий Александрович, не хотел бы пока от своих товарищей уходить. Вместе здесь начинали, вместе договорилисьи на Ангару ехать.
Автономов был явно разочарован. Он молча ушел к себе за стол и сразу превратился там в того сурово-недоступного Автономова, который внушал всем грозное восхищение на стройке.
– Ну, тебе виднее. Прощай. И запомни, орел, что учиться летать учись, но только на своих крыльях.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Никто не удивился, когда на другой день после приезда к Автономову дочери он появился у себя в кабинете не в семь, как обычно, а в девять часов утра. Приученные им сотрудники управления приходить на работу тоже к семи решили, что иначе и не могло быть, – надо же ему хотя бы в первый день дождаться, когда проснется дочь. Но когда и на другой день, и на третий Автономов появился не к семи, а к девяти, они растерялись, явно не зная, как им вести себя дальше. Если раньше он никогда не позволял себе упустить случая напомнить кому-нибудь из опоздавших на диспетчерку, что великая стройка – это не контора «Пух и перо» и любитель позоревать под боком у жены рискует при своем пробуждении оказаться в совсем ином качестве, то теперь он же вдруг столь недвусмысленно высказался по адресу Гам-зина:
– От хорошего начальника требуется не геройство у всех на глазах, а точность. Можно прямо на эстакаду и раскладушку принести, но от этого все равно турбина не завертится раньше срока. Нам хорошие чиновники тоже нужны. Надо уметь и спать положенные восемь часов, и быть уверенным, что к назначенному часу ротор окажется в камере.
Все, кто видел дочь Автономова, когда она, побродив с утра вокруг по степи, заходила к нему на пять минут в кабинет заменить в банке высохшие полевые ромашки на новые, говорили, что они похожи друг на друга как две капли. И только он один, не возражая и тщеславно радуясь, что она выросла такой красавицей, знал правду. Взглядывая на Ольгу, он внутренне поражался, до чего же можно быть так похожей на свою мать. Особенно, когда солнце как бы изнутри подсветит темные, туго налитые вишенки зрачков и еще когда туманная улыбка заиграет у нее на губах. Конечно, и с ним было сходство. Но стоило Оле заговорить, как острое чувство тоски и нежности охватывало его: мать и только она, какой была в самую первую пору их еще полудружбы-полулюбви. Только дочь посмуглее. Как будто та самая соседка, армянка, которая первое время после нелепой гибели матери Ольги в Москве под электричкой из жалости урывала у своего грудного сына часть молока девочке-сиротке, и подсмуглила ей глаза, кожу, волосы.
С того самого дня, когда он, вызванный телеграммой в Москву из сибирской тайги, где был занят прокладкой нефтепровода, остался с дочерью на руках, он так и не встретил женщины, которая могла бы заменить ей мать, и Ольга воспитывалась у его сестер в Ростове и в Москве.
Конечно, были у него другие женщины, они почему-то всегда тянулись к нему, но второй матери для своей дочери он среди них так и не узнал. Так больше и не встретилась ему ни одна, чтобы наглядеться не мог и чтобы не проходило чувство изумления и боязни вдруг потерять, оказаться хуже того своего двойника, которого, конечно, выдумала и наделила несуществующими достоинствами его Шура. Лишь теперь, через двадцать лет, ему, кажется, встретилась здесь, на стройке, женщина, которая вдруг иногда вызывала в нем почти такие же чувства, но сам он не вправе был поддаваться вспыхнувшему к ней влечению.
2
