девчонку и ногтями выдерет у ней клок кожи. Злоба, которая накопилась за время революции, выливалась тут бешеным потоком. Злоба на низы, заставившие даму, быть-может, тайную советницу или владетельницу трех тысяч десятин, проживать у чорта на куличках в одной-двух неуютных комнатах, ходить на своих на двоих и самой гладить свои воротнички.
Прислуга сжалась, как еж. Она знала, видимо, по опыту, что в таких случаях лучше всего молчать. Чувствовала, что, если отгрызнется, дама завопит:
— Большевичка! В тюрьму таких надо.
Я смотрел на публику, составлявшую хвост. Хоть бы кто-нибудь подал реплику! Лица некоторых выражали явное неодобрение словоизвержению барыни, но и у них язык прилипал к гортани.
— Чего она разоряется? — спросил я знакомого офицера, тоже алкавшего виноградного сока.
— Пустяки! Барыня эта, чтоб ей скиснуть, проходила мимо хвоста и увидела эту девчонку, кажется, у ее знакомых служит. Чесала с ней язык минут десять, сначала так, все по-хорошему. Прислуга спросила ее: — «Как, барыня, вчера повеселились в городском саду?» — «Очень хорошо, — ответила барыня, — слава богу, в саду ни одного рабочего не было». — «Да и я, барыня, вчера тоже хорошо провела воскресный день на цементном заводе у родни. Там ни одной барыни не было». Ну, дальше, сами понимаете, разразились гром и молния.
— А кто эта дама?
— Не то родня, не то хорошая знакомая одного питерского типчика Де-Роберти, который тут при губернаторе примазался. Не раз видел я ее в этом кругу. Ох, и пренеприятный народ! На простых офицеров презрительно смотрят. Мы, мол, белая кость и голубая кровь, соль земли Русской. А сами только живут да блаженствуют за спиной черноземного офицерства.
Через неделю я читал в газетах:
«В Новороссийске арестован чиновник для особых поручений при черноморском губернаторе Де- Роберти. Арест его находится в связи с хищениями вина из казенного имения Абрау-Дюрсо».[187]
Как раз в то самое время, когда я приехал в Новороссийск, тамошние «миллионеры» переживали неприятные дни. Они гурьбой бродили возле пристаней, с грустью поглядывая на пустынный горизонт, или шушукались в кофейнях.
— «Adria», говорят, вернулся в Ливорно. «Cambrig» повернул из Пирея назад.
— Вы только подумайте: чай в Ростове за неделю поднялся на сто, сахар на сто пятьдесят.
— У меня три миллиона донских.
— У меня два керенок и на триста тысяч займа свободы. С мола брошусь, если завтра ничего не привезут.
— Что случилось? — спросил я Ваню Н-са.
— Какие-то подлецы в Константинополе пустили слух, будто Добровольческая армия конфискует в Новороссийске товары, а купцов отправляет на фронт. Говорят, несколько итальянских пароходов ушло из Константинополя обратно в Средиземное море.
— Кто же эти злоумышленники?
— Кто? Свои же, которые сами ездят в Константинополь за товаром. Им невыгодно, когда иностранцы привезут свой товар в Новороссийск. Потому они там и начали пугать коммерсантов, чтоб ничего сюда не везли.
Здесь думали только о товарах и о ценах на них. О существовании фронта здешние патриоты плохо помнили и вместо великой и неделимой выкрикивали другие слова.
Даже свой ближайший фронт, на черноморском побережье, где шла кровавая борьба добровольцев с зелеными, мало интересовал рыцарей легкой наживы.
Спекулянтам зеленые не мешали.
Им вообще никто не мешал, не взирая на то, что Деникин, донской атаман, Круг, Рада громили спекуляцию устно и письменно; не взирая на то, что за спекуляцию полагалась смертная казнь и что, помимо судебной кары, законодатели устанавливали целый ряд мер для борьбы с этим злом.
Газеты тоже не оставались в долгу и ежедневно кричали о том, что баснословные цены на предметы первой необходимости есть результат злостной деятельности тыловой гидры.
«Что для них кровь, муки, страдания родины? — голосила «Вольная Кубань». — Родина — сытое пойло. Отечество — хлев. Благородство, достоинство, порядочность, с их точки зрения, принадлежность дураков».[188]
Газета рекомендовала заменить слово «спекулянт» словом «каторжанин».
«Или на фронт, или вон из пределов края! — заканчивал кубанский официоз свои филиппики.[189]
«Несмотря на все принимаемые до сих пор меры борьбы со спекуляцией, — писал донской атаман ген. Богаевский в приказе всевеликому войску Донскому от 22 октября № 1686, - цены на все предметы продовольствия продолжают возвышаться с необыкновенной быстротой и скоро грозят обратиться в настоящее народное бедствие. Никакое увеличение заработной платы и жалованья не в состоянии угнаться за ними. Бесполезно обращение к чести и совести тех, кто на страданиях ближнего строит свое благополучие. Хотя в спекуляции повинны представители всех наций, живущих на земле всевеликого войска Донского, но раздраженное грабежом спекулянтов население уже начинает искать виновников своих бедствий среди евреев, как торгового класса, и едва предотвращенный недавно погром в Ростове — да послужит грозным предостережением для г. г. спекулянтов всех наций. Предлагаю управляющему отделом торговли и промышленности безотлагательно обсудить в комиссии из представителей всех ведомств меры борьбы со спекуляцией, приняв во внимание полуторагодовой опыт комиссии по борьбе с этим злом. Считаю, что карательные меры в виде штрафа или конфискации товара не достигают цели и могут применяться только как дополнение к тюрьме, каторжным работам и телесному наказанию. Я получил много обывательских писем с воплями отчаяния по поводу все растущей дороговизны и с указанием мер противодействия этому злу; к сожалению, все они сводятся к одному средству — виселице для спекулянтов. Средство, конечно, действительное и в наше жестокое время нередко применяемое; в случае крайности я не откажусь утвердить смертный приговор военно-полевого суда спекулянту, вследствие бесчеловечной жадности которого умирают от голода и холода семьи тех, кто защищает родной край. Необходимы беспощадные и действительные меры борьбы со спекуляцией, этим союзником большевиков; но кроме этого нужны и другие средства парализования этой заразы: общественные и кооперативные магазины, развитие потребительских обществ и проч. Проект положения о борьбе со спекуляцией, выработанный комиссией, представить мне к 1 ноября. Надеюсь, что личный горький опыт членов комиссии, с помощью накопленного богатого материала о проделках спекулянтов, даст им возможность предложить власти действительные меры борьбы с бедствием, без которого, быть-может, и безумный большевизм потерял бы уже свои корни в жизни».
Итак, на Дону объявлялся крестовый поход против спекуляции, союзницы большевиков.
Но где ее искать, вездесущую? Как обыкновенного торговца, комиссионера, агента, перекупщика отличить от спекулянта, достойного виселицы?
Знали, что в ростовском «Ампире», «Кафе Филиппова», в «Чашке чаю» — спекулянтские клубы и спекулянтские биржи, что из ста посетителей девяносто девять несомненные рыцари легкой наживы, но как установить, что они совершают воспрещенные законом сделки?
Ростовский генерал-губернатор ген. Семенов, преемник полк. Грекова (из бывших становых приставов), в целях борьбы со спекуляцией вменил в обязанность страже трижды в неделю обходить эти кафе и… разгонять спекулянтов.[190]
Ни одна газета не писала, чтобы вследствие этой меры спекуляция в Ростове уменьшилась.
Судебная кара и виселица мало пугали спекулянтов. Суды судили кого угодно, только не их. Большевиков расстреливали, но спекулянты, которых донской атаман называл союзниками большевиков, с почетом принимались в атаманском дворце.
Только один раз ростовский военно-полевой суд приговорил торговцев Платовского к двадцати и Левкова к десяти годам каторжных работ за то, что они, купив соль по 3 руб. 82 коп. за пуд, продали по 18 руб.
Едва этот приговор прозвучал в воздухе, как случилось нечто непостижимое, нечто невероятное.
