— Сейчас, — что-то нащупывая рукой в окопе, сказал Петр.
Андрей молча целился из ружья в правую гусеницу переднего танка.
— Отсечь! — снова скомандовал капитан Батурин.
Вставая из окопа, Петр занес над головой связку гранат, но выстрел Андрея опередил его. В пяти метрах от окопа танк круто развернулся вокруг оси и замер. Разорвавшаяся правая гусеница еще проползла к окопу по земле и застыла.
Но второй танк, выворачиваясь из-за подбитого, все же успел наехать на окоп. Андрей с Петром едва успели упасть на дно окопа. С грохотом над ними промелькнули траки гусениц, и глыбами земли завалило их. В ту же секунду Петр, вскидываясь, бросил вслед танку связку гранат. Подброшенный взрывом, танк накренился на правый бок.
— А-а! — закричал Петр, вскакивая на бруствер окопа и расстреливая из автомата набежавших на позиции роты немецких солдат. Вслед за ним стали выскакивать из окопов другие солдаты. Рота капитана Батурина стала преследовать немецких солдат, повернувших от окопов назад. Впереди роты бежал капитан Батурин. Он очень тонким голосом что-то кричал и махал рукой. Один раз он споткнулся и упал, но тут же поднялся и, прихрамывая, побежал дальше.
— А-а-а! — кричал Петр.
Оглянувшись, он увидел неподалеку Андрея. Андрей бежал, не стреляя из автомата, а размахивая им, как цепом на молотьбе. Выбирая взглядом и догоняя солдата в серой куртке, он заносил над ним приклад.
Возвращаясь после боя к окопам, они наткнулись на убитого молодого солдата. Падая на спину, он обхватил живот судорожно сцепленными руками. Уже загустела проступившая у него между пальцами темная кровь, зеленые мухи деловито сновали по лицу и по губам.
«А я только обженился — и война», — вспомнил Петр.
— Строиться и отходить! — прокричал капитан Батурин.
— Опять? — поворачивая к Андрею растерянное лицо, спросил Петр.
Не отвечая, Андрей что-то искал глазами сбоку дороги, слева от себя. Но там уже ничего не осталось. Над черным, выжженным дотла полем, над серыми кучками пшеничной золы курился грязноватый дымок.
Вряд ли можно было бы назвать ночью эту высветленную пожарами ночь, если бы не народился месяц над островом на самом пороге утра.
Никто не ложился спать в городе. Германские танки пересекли Миус и вышли на дорогу, ведущую к Дону. Все, кто мог и кто должен был уйти, спешили за Дон.
Окна Луговых выходили во двор большого каменного дома. Всю ночь в доме хлопали двери. Во двор въезжали порожние машины и подводы и выезжали из ворот, осевшие под тяжестью набившихся в них людей и ручной клади.
— Еще не поздно, а потом могут отрезать, — склоняла мать Анну, чтобы и она спешила уйти со всеми. — Я в твои годы степью по сорок верст за день уходила.
Больная мать лежала в постели. Лишь руки ее, выпростанные поверх одеяла, все время находились в движении, касаясь лица, рук и одежды Анны.
— Пока рассветет, ты переправишься. Выгляни во двор, посмотри, как все спешат. И Марфа Андреевна тебе скажет.
Соседка Марфа Андреевна, с запекшимся румянцем, как у всех женщин, чья жизнь прошла на кухне, кивала, собирая складками подбородок. Она же кивала и словам Анны.
— Спешат семейные, с детьми, а я одна.
— Лодки, говорят, под раненых забрали.
— Если будет надо, я и так переплыву.
— Из-за меня ты…
— Не говори так, мама.
Когда Анна сдвигала брови, резче выступало их сходство. Только у матери живой серый блеск глаз завял с годами, с болезнью.
— Если бы я одна оставалась. Вдвоем не пропадем. Правда, Марфа Андреевна?
Марфа Андреевна кивала ее словам. Разговаривая с матерью, Анна поворачивала голову к двери.
— Ты кого-то ждешь?
— Может быть, придет Павел, — неохотно ответила Анна.
Мать обрадовалась:
— Ты его видела?
— Нет, с того дня, как он ушел на строительство укреплений, мы не виделись.
— Откуда же ты знаешь, что он обязательно должен прийти?
— Я не говорю, что обязательно, а думаю, должен прийти.
И, встав, Анна ушла в свою комнату. Проводив ее глазами, мать переглянулась с Марфой Андреевной.
— Посмотри, что она там делает, — через минуту попросила мать.
Марфа Андреевна, возвратившись, сообщила:
— Смотрит во двор.
— А вдруг он совсем не придет?! И она, ожидаючи, проведет время. Не пойму я ее, Андреевна. Всегда скрытная была. Придет из школы, никогда не похвалится, что пятерку получила. Сережа, тот нараспашку.
Тот, кто впервые переступил бы порог комнаты Анны, никогда не подумал бы, что здесь живет женщина.
Ни одного из тех украшений, которые обычно расстанавливает и развешивает женская рука, он не заметил бы здесь: ни фарфоровых слоников на туалетном столе, ни кружевных, собственного рукоделия, накидок на подушках и вышивок на диване. Лишь внимательнее присматриваясь, увидел бы над узкой кроватью приколотый к стене фотографический портрет: большелобая голова в кепке, с тяжеловатым взглядом, с папиросой в углу рта. А рядом — вырезку из журнала: «Марина Семенова — Одетта».
Не зажигая света, Анна, чуть перегнувшись через подоконник, смотрела во двор. Взор ее, скользивший по четко очерченному подковой дома двору, встречал входивших в подъезды налегке и провожал выходивших из подъездов с вещами людей, а ухо слышало постукивание каблуков по асфальтовым дорожкам. Особенно стучали каблучки детей, которых матери выводили из дверей подъездов. Даже самые маленькие несли в руках узелки и чемоданчики, и за плечами у них были сумки на помочах. Ничем до этого в жизни не были так поражены слух и зрение Анны, как этим торопливым топотком маленьких ног по асфальту и этими дорожными сумками у детей за плечами.
Это был не тот беспечный топоток, который обычно раздавался здесь, во дворе, когда они бегали по дорожкам взапуски. И это были не те сумки, что обычно надевали им матери, провожая в пионерские лагеря. Собственно, сумочки были те самые, из парусины, с множеством карманчиков на блестящих пуговицах, но теперь Анна вдруг увидела их другое назначение.
Глохла беготня на лестницах. А снизу толкалось в окна однотонное жужжание. Это текли через город к переправе обозы.
Повязав голову косынкой, Анна вышла из комнаты.
— Куда ты? — испугалась мать.
— Выгляну за ворота.
Таял месяц над крутобережьем Дона. Дым с запада на восток каймой опоясывал город.
Прибрежные улицы были забиты мажарами, мычал скот, с автомобильных платформ зарились в небо пушки. На улице толпа сразу же притиснула Анну к бричкам военного госпиталя. Головные брички госпиталя уже съезжали с моста на левый берег, а задние еще не трогались.
На бричке, к которой притиснули Анну, лежал раненый солдат. Медсестра с черным от усталости
