Вполоборота к двери сидел на стуле черноголовый лейтенант с папиросой в далеко отставленной в сторону руке. Вдруг чем-то страшно знакомым повеяло на капитана Батурина от этой его позы.
Сделав шаг от порога, капитан остановился. Лейтенант повернул к нему голову, взглядывая на него снизу вверх.
— Володя? Брат?! — вставая, спросил он.
Капитан Батурин в растерянности протянул вперед руки, спазма перехватила ему горло. Он оглянулся на Тиунова.
— Ты что же, не хочешь узнавать? — смеющимся баском спросил лейтенант.
— К-коля, — непослушными руками капитан Батурин попытался обнять его плечи. Опять оглядываясь, он поискал глазами вокруг себя. Ординарец Василий быстро придвинул ему стул.
— Экие у тебя стали нервы, — усаживая его на стул, с жалостью сказал брат.
— Откуда ты? — глухим и чужим голосом спросил капитан Батурин. «Распустился, раскис», — с брезгливостью подумал он о себе.
— Из госпиталя.
— Был ранен?
— Всего лишь контужен. Разве тебе майор Скворцов не говорил?
— Н-нет.
— Правда, целый месяц провалялся почти без памяти, разжимали зубы и кормили через трубку какой-то мерзостью.
Всматриваясь в него, капитан Батурин отчетливо вспомнил мать: те же почти синие глаза, курчавые волосы. Только нос — как у отца — широкий. Уже больше года прошло со времени последней встречи Батурина с младшим братом. Но и что-то новое выступило у него в лице. Может быть, эти складочки в уголках рта. Капитан Батурин почувствовал, как горло у него опять начинает сжиматься.
А брат тоже смотрел на него и думал: «Как же ты изменился, милый. Волосы стали у тебя совсем белые, как горелая проволока, и весь ты какой-то стал сутулый. Одни глаза не изменились».
— Черт, злой этот «Беломор», — капитан Батурин смял в пальцах папиросу. — Что же я тебя так плохо принимаю? Конечно, проголодался? Василий!
— Нет. Меня покормили на ка-пе батальона жирной бараниной. Прямо из-под «юнкерсов». Теперь целую неделю буду воду пить.
И когда ординарец Василий принес ему в котелке воды, он выпил ее до дна, собрав губой с края котелка капли.
— А говорили, что у вас тут и хорошей воды не осталось, — он провел по губам рукой, как будто выжимая их.
Так всегда делал их отец, вытирая после обеда усы. Но у брата усы только намечались.
— Матери из госпиталя писал? — успокаиваясь, спросил капитан Батурин.
— Сначала не мог, а потом решил, что не стоит. Мало ли что она начнет думать.
— Стара она стала, слепа.
— Да, стара, — грустно повторил брат.
Тиунов смотрел на них из своего угла и не находил в их чертах ничего общего. У капитана лицо было худое и бледное, с запекшимися губами. А в щеках его брата еще оставалась округлость. «Никто бы не мог сказать, что у них одна мать», — подумал Тиунов. Но когда они заговорили о матери, сходство вдруг сразу выступило у них.
Слушая их разговор, Тиунов ощутил знакомый прилив тревоги. Своей матери, которая осталась в селении Псыгансу под Эльбрусом, он теперь уже не мог написать.
— Из госпиталя, конечно, выписался до срока? — спросил капитан.
— До срока, — признался брат.
— Как и следовало ожидать, — насмешливо сказал капитан Батурин.
— Но ты сам посуди, это же смертная мука, да и какой смысл? Правда, голова еще недели две побаливала… — брат дотронулся рукой до густоволосого затылка.
— А теперь? — недоверчиво спросил капитан.
— Что ей сделается? Батурины живучие, — махнув рукой, возразил брат. Совсем как, бывало, говорил отец. Нет, он не очень изменился. — Если бы мне раньше сказали, что бывают такие совпадения, я бы никогда не поверил, — брат встряхнул головой. — Но и майор Скворцов, конечно, тут приложил руку.
— Как по наследству, Хачим, — оглядываясь на Тиунова, сказал капитан. Он как будто оправдывался, что по счастливому стечению обстоятельств сдавал теперь роту брату. Вставая, он предложил ему:
— Давай, я проведу тебя но хозяйству.
— Не стоит. Это я сам. Давай еще немного поговорим. — Брат уселся удобнее, закурив новую папиросу и неумело отставляя ее в руке. Он что-то хотел спросить, но почему-то не спросил.
Перехватив его колебания, капитан дотронулся рукой до кармана с бусами.
— А то, может быть, пройдем?
— Еще будет время, — сказал брат.
«Нет, не похожи», — окончательно заключил Тиунов.
Запел зуммер. Капитан снял с телефона трубку. Майор Скворцов спрашивал:
— Еще не нацеловались, братья? Пора принимать батальон.
— Иду, товарищ майор, — сказал капитан.
Положив трубку, он поправил надетый через плечо планшет.
— Я пошел, Николай. Потом обо всем поговорим. Все, что нужно, тебе Тиунов расскажет. — Он повернулся к ординарцу — Ты как, Василий, решил?
— Разрешите мне остаться, товарищ капитан, — бледнея сказал ординарец.
Он уже успел сделать для себя выбор. Оставаясь при новом командире, он как будто и капитану Батурину не изменял, и избегал необходимости покидать роту.
— А… — нахмурившись, сказал капитан. Он подошел к Тиунову. — До свидания, Хачим.
— До свидания, кунак, — ответил Тиунов.
Усы у него задрожали.
В доме Тимофея Тимофеевича остановились два немецких офицера. С того самого часа, когда первая группа солдат ворвалась во двор и стволами автоматов стала взламывать ульи, уже ни одного дня не обходилось без новых квартирантов. Каждую проходящую машину так и тянуло завернуть в голубые ворота под жестяным козырьком. Они почти не закрывались. Сперва Тимофей Тимофеевич еще пробовал запирать их на ночь, но, после того как одну створку ворот сорвали с петель, махнул рукой.
Солдаты закатывали во двор полевые кухни и сразу же принимались рубить в саду деревья, разводить огонь. Не спрашивая разрешения хозяев, шарили в курятнике и катухе, хлопали крышками закромов, лезли по лестнице на чердак.
Зажав, как клещами, сердце, Тимофей Тимофеевич вынужден был молча наблюдать, как его жена, казачка, воспитанная матерью и отцом в духе нетерпимости ко всякому баловству, должна была терпеть около себя охальство чужих мужчин. Не стесняясь, они расхаживали при ней в одних исподниках и, бесстыдно оголяясь, принимались искать у себя вшей. Спали теперь Тимофей Тимофеевич и Прасковья не в горнице, а за печью. Бывало, Прасковья, ревностно следившая за тем, чтобы в горницу не занесли со двора грязь, заставляла Тимофея Тимофеевича разуваться еще на крыльце. Теперь же грязь на полу в горнице лежала на вершок, окурки шуршали под ногами, как сухая листва.
Но двое новых квартирантов не были похожи на всех предыдущих. Серая приплюснутая машина въехала во двор, и тотчас же два денщика стали выносить из нее большие чемоданы. Пока офицеры разминали ноги во дворе, денщики успели и мусор вымести из дома, и хорошую мебель расставить, доставленную на машине лично комендантом Зельцем из бывшего колхозного клуба. Денщики внесли в горницу черные ящики, а шофер протянул по стенам проволоку и повесил над столом электрическую лампочку. Только после того, как все это было закончено, офицеры вошли в дом.
Один из них был худой и высокий, с седыми бровями, нависшими на самые глаза. Серый френч лежал на нем складками, а брюки, вправленные в широкие, с короткими голенищами, сапоги, казались из-за худобы ног внутри пустыми. На сером сукне френча поблескивали золочеными кантами узенькие серые
