Спустившись за бурунами в лощину и увидев автоколонну, Луговой подъехал к головной машине. Шофер в замасленном комбинезоне накачивал скат.
— Сколько вы сможете взять раненых? — спросил Луговой.
Поднимая голову, шофер с недоумением взглянул на него. Лязгнула дверца машины, из кабины выглянул капитан с петличками интенданта.
— Можно подумать, товарищ майор, что в автобате нет командира, — улыбаясь в глянцевито-черные усы, насмешливо сказал он.
— К вам обращался мой начальник штаба?
— И я ему сказал то же самое, что теперь скажу вам: не могу я делать крюк.
— Это по дороге.
— Да, но каждый раз надо будет терять целых полчаса. — Губы под черными усами капитана казались яркими, как у женщины.
— Они теряют кровь, — тихо сказал Луговой.
— Можно подумать, что я детские игрушки вожу. — И, считая разговор исчерпанным, капитан захлопнул дверцу кабины.
Луговой оглянулся на Остапчука, тот протянул ему свой автомат.
— А вы поезжайте за отделением казаков, — приказал ему Луговой.
Дверца кабины опять приоткрылась.
— За самоуправство вы можете попасть под трибунал.
Луговой смотрел мимо командира автобата в степь.
— Я буду жаловаться. — Капитан набросился на шофера, который, перестав завинчивать ключом гайки на диске ската и подняв лицо, слушал их разговор. — Ты еще долго будешь возиться? Езжай.
— Я буду стрелять по скатам, — предупредил Луговой. Капитан вылез из кабины, дотронулся рукой до стремени Лугового.
— Можно было и без этого утрясти.
Луговой по-прежнему смотрел мимо него в степь.
— Немедленно уберите руку.
Противник отходил на северо-запад. Бой перекинулся за высоты, выступающие справа от Моздока из синевы вечера. Туда все плотнее стягивался гул артбатарей, там взмывавшие над передним краем ракеты разливали по небу молоко матового света.
Бежала вдоль линии фронта черная «эмка». В стеклах трепетали отсветы орудийных залпов. Навстречу из открывшейся за перекатом балки вывернулась группа верховых.
— Рожков? — присматриваясь к ехавшему впереди на светло-рыжей кобыле всаднику, спросил Милованов у шофера.
— Он.
— Тормози…
На всех всадниках были синие чекмени, фуражки с красными околышами, лампасы. Лишь на переднем был короткий белый полушубок с серой оторочкой. Ехали верховые не спеша, сытые лошади, прядая ушами, прислушивались к их разговору.
— Не понимаю командования фронта. В Донском корпусе командиром должен быть казак.
— Вы ведь из Урюпинской, Сергей Ильич? — спрашивал Рожкова начальник штаба дивизии, в таком же, как у генерала, но только черном полушубке.
— Машина командира корпуса, — предупредил за спиной у них голос адъютанта Рожкова.
Заторопившись, Рожков остановил лошадь и, легко сбросив с седла свое грузное тело, быстрыми шагами пошел к остановившейся под буруном «эмке», поднимая руку к краю серой папахи.
— Докладывает командир первой гвардейской Донской…
— Почему отстали фланги? — перебил его Милованов.
— Я пошлю проверить. — Рука Рожкова, упав вниз, затеребила обшитые кожей пуговицы дубленого полушубка.
— Где ваш ка-пе?
— Мы как раз сейчас меняем место.
— И не ставите в известность штаб корпуса. Третий час вас ищу.
— Но, товарищ генерал… — сняв шапку, Рожков провел ладонью по вспотевшему затылку.
Взгляд Милованова упал на лошадь, которую держал в поводу ординарец Рожкова.
— Буденновская?
— Чистая донская, — тщеславно сказал Рожков.
— Хорошая лошадь. Фланги, — повторил Милованов и дотронулся до плеча шофера.
— Что мы могли сделать без артиллерии? — становясь на подножку его машины, обиженно заговорил Рожков. — Почти все пушки отдали Мирошниченко.
— Его дивизия прорывает.
— Но танки атакуют меня. Я к нему посылал офицера связи, просил помочь моему левому флангу.
— И он?
— Не поддержал.
Милованов повернулся к шоферу:
— К Мирошниченко!
Вспышки обозначали передний край боя. По извилисто прорытому в земле ходу, взбиравшемуся на курган, Милованов поднимался на командный пункт шестой дивизии. Шагавший впереди водитель освещал путь светом ручного фонарика.
— Вы, Кузьма Романович, еще бы повыше облюбовали курган, — протягивая Мирошниченко руку, сказал Милованов.
— С высокого, товарищ генерал, легче взлетать, — комдив шестой пошевелил углами прикрытых буркой плеч. Чем-то смахивал он на беркута — еще не старый, с сухим рыжеусым лицом, с крючковатым носом. В зеленовато-светлых глазах сквозила желтизна.
— Рожков жалуется на вас.
— За что? — Мирошниченко искренне изумился.
— Он помощи у вас просил?
— А… — открывая под усами зубы, Мирошниченко заулыбался. — Зачем же ему, товарищ генерал, против танков пушки, если он грозился войну в конном строю выиграть? Дай, говорит, только приодеть людей в чекмени и в лампасы, немцы одного вида казаков забоятся. Теперь у него уже вся дивизия с лампасами.
— Вот что, Кузьма Романович, — Милованов дружелюбно тронул Мирошниченко за руку. — С Рожковым вы можете вести теоретические споры на казачьи темы сколько угодно…
— Разве я против, товарищ генерал. Пусть умножает дедовскую славу.
Милованов движением руки предупредил его слова.
— Что же касается славы, то ее еще рано делить. Ни у вас, ни у Рожкова отдельной славы не будет. И умножать ее будем все вместе. Если же кто из вас отвернется от другого в трудную минуту, несмотря ни на что, под трибунал отдам.
— Я всегда готов, товарищ генерал…
— Вот и правильно, — Милованов спрятал улыбку.
— Я и теперь не отказывал ему, а только сказал, что снарядов у меня нет. Не подвезли, — провожая Милованова с кургана по узкому ходу сообщения, оправдывался Мирошниченко. Сквозивший ветер развевал борта его бурки. И опять он смахивал на большого взъерошенного беркута.
Уже поздно ночью Милованов вернулся из объезда дивизий и полков в штаб корпуса. В глинобитной мазанке, склонив голову на телефон, дремал дежурный. Услышав шаги, вскочил, одергивая сбившуюся под ремнем гимнастерку.
— Вернулся офицер связи, — доложил он Милованову, моргая сонными глазами.
— Пусть войдет, — Милованов, не снимая шинели, опустился на стул.
