мечтаю на чьей-нибудь свадьбе погулять. Во-вторых, и на фронте борьбы за прирост русского населения ты надеешься отсидеться, как любит выражаться Тимофей Ильич, за чужой спиной. — Екатерина Калмыкова вдруг хватала со стола за горлышко графин, наливала в граненый стакан воды и, приосаниваясь, как на трибуне, начинала рубить ребром ладони воздух: — Кто-то, значит, будет только наслаждаться любовью, а кто-то за него будущих строителей коммунизма рожай?! Вообще нам непонятно, товарищ Клавдия Петровна, полное отсутствие на вашем лице даже признаков счастья. — И, вытягиваясь за столом в струнку, она продолжала: — Казалось бы, не только государство, но и сама судьба теперь позаботилась о том, чтобы обеспечить вас всем необходимым для этого на все сто процентов, а результат? — Приподняв за горлышко графин, Екатерина стукала его донышком так, что стакан рядом подпрыгивал на столе.
Клавдия уже едва удерживалась от смеха, испуганно поглядывая на прикрытую в боковушку дверь, за которой, как обычно, отсыпался после своего ночного дежурства на острове Будулай. Так все это было похоже у Екатерины, вплоть до голоса. И точно так же Тимофей Ильич, рассекая ладонью воздух, хватался за графин и в струну вытягивался на трибуне. Все больше вытягиваясь, Екатерина оглаживала рукой у себя на халатике поясок, как это делал и он, лаская пальцами свой старый военный ремень. При этом голос у нее так же, когда он входил в азарт, начинал дребезжать и по-петушиному срываться:
— Тогда как у вас налицо все возможности не только лично наслаждаться своим счастьем, но и поделиться им с другими остро нуждающимися в нем вдовами.
Тут уже Клавдия, переставая беззвучно смеяться и оглядываясь на дверь в боковушку, подносила палец к губам:
— Человека разбудишь.
Екатерина начинала хохотать.
— Человека! Ты его, когда вдвоем остаетесь, тоже так называешь? А может, Будулайчиком или еще как-нибудь? Может, он тебя уже и какому-нибудь цыганскому ласковому слову научил? Хватит тебе, Клавдия, ладошками закрываться. Здесь, кроме Настеньки, малых детишек нет. Ну а если не хочешь сказать, то я и сама могу у него спросить.
Но здесь уже Клавдия, загородив собой дверь, наглухо преграждала ей путь на другую половину дома. Екатерина успокаивала ее.
— Ды ты не бойся, не стану я его будить. Надо же ему после того, как он наморился за ночь на охране колхозного острова, а потом еще и дома… — Екатерина, останавливаясь, опять меняла свой голос на голос Тимофея Ильича, с горькой укоризной заключая свою речь: — Эх, товарищ Клавдия Петровна Пухлякова, в наше время да еще в условиях казачьего хутора, от людей ничего не спрячешь и не скроешь, а тем более у вас, как у руководителя бригады и члена правления колхоза, все на виду. Ты еще не успел что-нибудь подумать или сказать, а они уже наперед все знают. И только ваше чистосердечное признание, товарищ Клавдия Петровна Пухлякова… — Но в этом месте своей речи Екатерина уже не Тимофея Ильича голосом, а своим собственным, только виновато-растерянным, спрашивала: — Клава, что с тобой? Неужели это я тебя своими глупыми шутками могла до слез довести? Ну тогда прости, пожалуйста, никакого чистосердечного признания от тебя, конечно, не требуется, живи со своим бородатым квартирантом как хочешь. Кому какое дело?! Ты ведь сперва сама смеялась, а меня и понесло. Ты же знаешь, что если у меня язык развяжется, то хоть ногой на него наступи. Но все-таки я тебя, Клава, последнее время в самом деле не могу понять. Как будто одной половиной лица ты улыбаешься, а другой вот-вот заплачешь. Какого же счастья тебе еще нужно? Дочку замуж выдала, сына на лейтенанта выучила, а теперь и тот, кого все время ждала, лично сам представился на твой порог. Я тебя, Клава, совсем перестаю узнавать,
К середине января лес на острове не только грузно оседал под снегом, пригибаясь нижними ветвями до земли так, что под ними всегда стоял синий сумрак, но и снизу заметался поземкой. Сквозившая между деревьями, она обувала их в белые валенки. И совсем бы не успеть Будулаю обойти к вечеру весь остров по глубокому снегу, если бы не вытолченные до самой земли вдоль и поперек копытцами кабаньих стад тропы. Ему еще предстояло удостовериться, то ли они давно уже обжили остров, то ли из-за Дона наведывались порыться под деревьями в поисках желудей. Не смог припомнить он, чтобы приходилось ему натыкаться на их следы здесь, когда его рота прикрывала с острова огнем подходы к раздорской переправе. Но тогда и днем и ночью здесь все непереставаемо трещало и рушилось под залпами немецких танков и «фердинандов», и ни у него, ни у его товарищей не было времени обращать внимание на что-нибудь другое. Да и все живое, что только могло обитать тогда на острове, должно было, спасаясь от смерти, вслед за людьми поглубже зарываться в землю, заползать в камыши или бросаться вплавь через Дон на левый берег…
Во всяком случае, уже не одним-единственным жителем почувствовал себя на острове Будулай, когда набрел между деревьями на первую кабанью тропу. А потом увидел он на снегу и другие следы: окровавленный пух вокруг пеньков, на которых лесные ястребы ощипывали других мелких птах, заячьи стежки и петли на снегу. Но однажды — и свежие волчьи следы. Видно, совсем недавно трое волков от степи, через замерзший правый рукав Дона, нога в ногу, пересекли остров и по левому рукаву вышли к задонскому лесу.
Проследив взглядом от начала до конца их цепку на снегу, Будулай вспомнил, как председатель колхоза Тимофей Ильич Ермаков, проезжая рано утром береговой дорогой в станицу Раздорскую и встретив его с двустволкой за спиной, притормозил «Волгу» и, распахнув дверцу, с удовлетворением сказал;
— Ну вот, теперь ты, считай, снова на передовой. Хоть и один будешь на острове отбиваться от двуногих волков, а все же придется тебе круговую оборону занимать. Но и четвероногие еще не вывелись в наших местах. Особенно лосей им в обиду не давай. — И сделав прощальный жест, он захлопнул дверцу.
На обглоданные кости большого старого лося Будулай набрел в русле высохшего ерика много позднее, а следы, оставленные теми, кого Тимофей Ильич двуногими волками назвал, сразу же нашел. При первом же обходе острова бросились ему в глаза зияющие по всей береговой кромке, но больше со стороны левобережного Задонья, густые ряды уже черных, старых, и еще не потускневших от времени пней. Крошево опилок вокруг них не успело замести снегом. Еще живым деревом пахли они. Видимо, ничего не опасаясь, вплотную подъезжали здесь к острову по замерзшему Дону лесовозы с прицепами — и не только ночью. Как большую буханку хлеба, обгрызли бензопилами дубовый лес — кто для собственного дома, а кто, может быть, и на продажу. Согревались на морозе «Пшеничной», засевая бутылками прогалины вырубок, и кострами из подожженных старых скатов. Обгорелые каркасы их чернели на снегу.
И, увидев это, тут же понял Будулай, что круговую оборону, о которой говорил Тимофей Ильич, здесь непросто будет занять. Несмотря даже на то, что из амбразуры блиндажа можно было просматривать все подступы к острову. Но это днем. А хозяева лесовозов, у которых здесь и своя разведка могла быть, при первом же ее донесении о появлении на острове вооруженной охраны перенесут время своего промысла на ночь. Так бы на их месте и он поступил. И тогда попробуй уследи за ними, если они к тому же начнут атаковать остров со всех сторон. Разорвись со своим сторожевым дробовиком на части, даже если и не пропустить той минуты, когда они подкрадутся к острову.
Однажды Клавдия, молча наблюдая за тем, как Будулай, собираясь на ночное дежурство, снимает, с гвоздя двустволку, вдруг сказала ему:
— Не знаю, что мне делать с Дозором. Его… — на мгновение она запнулась, — мой сын Ваня, когда тут военные учения были, в лесу из норы вытащил, а теперь вон какой кобель вырос и по ночам на весь хутор воет.
Должно быть, от волков переродок. Так и рвется с цепи в лес.
Будулай повернул к ней голову.
— В лес?
— Я его уже и сама стала бояться. Но вас он сразу же к себе подпустил. — И, помолчав, она неуверенно добавила: — Вам одному, должно быть, скучно на острове по ночам?
Будулай тут же и рассеял ее колебания:
— Если он пойдет за мной, я возьму его.
Клавдия обрадовалась:
— Пойдет, пойдет. Он еще ни у кого из рук хлеба не брал, а у вас сразу взял.
Да, так оно и было. Уже на следующее утро после того, как Будулай, впервые переночевав на своей
