племени кровь не протухла». И, пожевав беззубым ртом табак, она поясняла: «Когда народ маленький и братья уже начинают жениться на своих сестрах, то это плохо. Больше нападают всякие болезни на цыганских детей, и они чаще умирают». — «Я, когда вырасту большая, только за русского замуж выйду», — решительно заявляла Настя. Прабабка качала головой: «Так тоже редко бывает. Наши цыгане не любят своих детей из табора отпускать. А те же русские к кочевой жизни не привыкли. Но, может, это и враки, — сплевывая на землю комок пережеванного табака, заключала прабабка. — Мало ли и среди русских тоже встречается черных, как цыганята, детей». — «Нет, я все равно буду за русского замуж выходить, за русского! — сжимая кулачки, наступала на прабабку Настя. — Или я тогда из табора уйду». Костлявыми руками прабабка притягивала ее к себе и смеялась голыми, без единого зуба, деснами: «Кого полюбишь, внучка, за того и выйдешь. Хоть за рыжего».
Теперь, вспоминая эти разговоры, Настя грустно улыбалась. Все, все сбылось. И со своим табором она навсегда рассталась, когда разбросала его во время панического бегства от немцев война; и замуж она, как хотела, вышла за русского, а все равно по-своему распорядилась судьба. Загадочная эта штука — жизнь. Не того может заставить полюбить, кто любит тебя, а того, кто все время ищет глазами другую.
Устраиваясь на новой квартире в Ростове, она нашла на дне чемодана и хотела прикрепить к стене кнопками над своим столиком фотокарточку Будулая в военной форме с погонами, которую она однажды выкрала у него в полевом вагончике, когда приезжала к нему в отделение на мотоцикле, но вдруг за ее спиной пошевелилась квартирная хозяйка, старая цыганка Изабелла.
— Не надо, — потребовала она от Насти.
— Почему?
— Ты повернись ко мне получше, чтобы я могла твои губы видеть. У меня давно уже как пробки в ушах. Это же Будулай?
— Вы его знаете? — быстро спросила Настя.
— Кто теперь из наших донских цыган не знает его? — И, попыхтев своей длинной трубкой, Изабелла добавила: — Но не все одинаково любят. Он кто тебе?
— Его жену, а мою сестру немецкий танк раздавил.
Старая цыганка надолго затянулась своей трубкой и потом сквозь расступившийся дым печально взглянула на Настю.
— Все равно не надо. У меня здесь разные цыгане бывают. Да и вся эта квартира не моя. — Рукой с зажатой в ней трубкой она повела вокруг себя. — Я тут у моей племянницы Тамилы за сторожа живу.
Под настойчивым взглядом старухи Настя, спрятав обратно в чемодан фотокарточку Будулая, после некоторого колебания достала из чемодана и пришпилила кнопками к стене фотографию Михаила. На карточке он, выглядывая из кабины самосвала и распустив по ветру свой чуб, взмахнул рукой. Настя помнила, что он всегда перед очередным большим рейсом, проезжая мимо детского сада и притормаживая самосвал, вот так посылал ей свой привет.
Продолжая заглядывать через ее плечо, старая цыганка одобрила:
— Хороший парень. Человека сразу видно. По-моему, как-то он меня подвозил.
— Он, если по дороге кто «голосует», всегда подвозит, — подтвердила Настя.
— Помню, вместо молодого русского мужчины, который впереди очередь занимал, он меня взял. А тебе он кто?
— Муж.
Старуха вынула трубку изо рта.
— Что же ты мне об этом сразу не сказала? Я семейных на квартиру не беру.
— Ему и не нужна ваша квартира, — холодным тоном отомстила ей Настя. — Он, пока я не закончу институт, на конезаводе останется жить. — И она захлопнула крышку своего чемодана.
— А ты не хлопай. И ночевать его сюда, пожалуйста, не приводи. Я уже сказала, что квартира эта не моя.
Задвигая чемодан под кровать и распрямляясь, Настя встретилась со взглядом старой цыганки. Неожиданно та рассмеялась.
— Как насквозь прошила. Если не нравится, я могу тебе помочь квартиру лучше найти.
— Не все, бабушка, лучше, что лучше.
Старуха с удовлетворением заключила:
— Будулай, значит, помнит мои слова.
Тот самый Федор Касаткин, который тщетно пытался отговорить Михаила от женитьбы на Насте, а вскоре и сам так усчастливился подвезти до Ростова блондинку с толстой косой, что потом уже заночевал у нее на всю жизнь, теперь, увидев на остановке из кабины троллейбуса старого товарища, на другой же день привел его к своему начальнику.
— Я, Иван Антонович, от вас подменщика себе полгода ждал, а теперь сам нашел.
Директор троллейбусного парка посмотрел водительские права Михаила Солдатова и через стол обратно ткнул ему в руки.
— Водить самосвал с мертвым грузом и троллейбус с живыми людьми не одно и то же.
Федор Касаткин, вынув из нагрудного кармана свои права, положил их перед директором на столе.
— В таком случае и я больше не в силах эту волынку тянуть. Мне тоже неинтересно все время с собой термос с кофе возить, чтобы за рулем не заснуть. А рядом со мной он всего месяц постажируется и будет как ас.
Директор троллейбусного парка ребром ладони отодвинул от себя водительские права Федора Касаткина.
— Ты эти корочки для ГАИ прибереги. Скажи спасибо, что сегодня у моей Анны Сергеевны день рождения. — Разговаривая с Федором Касаткиным, он ни разу не взглянул на Михаила, как будто речь шла совсем не о нем. — Откуда ты его знаешь?
— Как самого себя. В гараже на конезаводе наши самосвалы пять лет рядом стояли.
— Я, кажется, уже сказал тебе, что город не степь? Пьет?
Федор Касаткин горячо заверил:
— Не больше, Иван Антонович, чем я.
Прижимая руки к груди, директор слегка поклонился ему из-за письменного стола.
— Тебя-то, Касаткин, я не хотел обидеть.
Федор Касаткин побагровел так, что даже шея у него стала малиновой.
— Он, как и я, на другой же день после свадьбы завязал. Ни капли в рот не берет.
У директора троллейбусного парка улыбка пробежала под коротко подстриженными усами.
— Ну, если ни капли… — Выдвинув из письменного стола ящик и доставая чистый лист бумаги, он впервые взглянул на Михаила: — Не забудь только в заявлении указать, что стажером. А все остальное изложи по трудовой книжке в двух словах. Здесь и пиши. — И, подождав, пока Михаил на уголке его письменного стола написал заявление, не читая, красным карандашом увенчал его в левом углу резолюцией: «Зачислить. Желтов». Возвращая Михаилу заявление, он задержал взгляд на Федоре Касаткине: — Под твою личную ответственность.
Но и Касаткин, уже закрывая за собой дверь кабинета, не остался в долгу.
— Анне Сергеевне по случаю дня рождения передайте мои поздравления и привет.
Директор троллейбусного парка из-за письменного стола увесисто погрозил ему кулаком.
Не через месяц, а всего через неделю Федор Касаткин опять предстал перед ним вместе с Михаилом.
— Все, Иван Антонович, ему уже моя соска больше ни к чему. Теперь он сам кого угодно может обучить.
Директор троллейбусного парка отрубил:
— Все равно ему придется экзамен держать.
— Хоть перед КГБ, — не моргнув, ответил Касаткин.
Директор предостерег его:
— Когда-нибудь твоей жене Варваре еще придется передачу тебе возить.
