— Я тогда тебя на помощь позову.
— Не сгожусь. Я для нее уже битая карта. Она иногда меня только для разнообразия приглашает за руль.
— Да, нелегкая у нас служба. Вчера она меня обнюхала с головы до пят. Это, говорит, не духи «Делорм», какими я всегда пользуюсь. Еле отбрехался, что я от аэропорта до гостиницы «Интурист» француженку подвозил. Боюсь, не поверила.
— За все надо платить. И за эти пыжиковые шапки, и за хромовые шкуры.
— Ты уверен, что это не подделка под хром?
— Тамилу еще никто вокруг пальца не обвел.
— Все-таки сволочи мы с тобой.
— А кто нам мешает завербоваться на тот же БАМ? Там, если не растеряться, можно и Золотую Звезду отхватить.
— Ее и на этой ярмарке можно купить.
— Да, у этой бешеной цыганки в сумке могло бы и на нее хватить.
— Нет, если ты не забыл таблицу умножения, то и на все три. Я, пока вокруг ее машины вращался, от скуки ровно сто поросят и столько же гусей насчитал. Не возражал бы познакомиться с ними поближе где- нибудь в жареном виде. Например, за новогодним столом у Тамилы.
— Я уже познакомился. Смотри-ка, правое ухо у меня, как вареник.
— Да, ничего себе подарок.
— Не могла, зараза, снаряжаясь на ярмарку, взять с собой что-нибудь покороче этого ветхозаветного кнута. Давай все-таки попробуем нашу красотку догнать. Ей, по крайней мере, еще не нужно мазаться, как Тамилке, на которую по утрам даже тошно бывает смотреть.
— Тише ты! У нее здесь на ярмарке десятки своих сексотов.
— А я что сказал? Я и сказал, что придется мне теперь с моей стюардессочкой навсегда завязать.
Ярмарочная толпа, расступаясь, смыкалась у них за спиной и опять текла.
Еще полчаса назад Настя, разговаривая на ярмарке с Шелоро, с негодованием ответила ей, что никакой соперницы у нее нет, а теперь уже стояла в опустевшем промежутке между двумя грузовыми ЗИЛами, с которых два задонских колхоза заканчивали распродажу моченых ажиновских арбузов, и чувствовала себя горько обманутой и несчастной.
— Всего десять минут, как отторговались и укатили, — сердито сообщила ей рыночная подметальщица в оранжевом жилете, наводившая порядок на замусоренных стоянках разъезжавшихся с ярмарки машин. — А мне теперь за ними выгребать. — Но справедливости ради она добавила: — На прощанье эта казачка мне в бидончик меду налила.
Еще десять минут назад Настя могла хоть что-нибудь узнать о Будулае — и непоправимо опоздала. Теперь и вообще неизвестно, от кого и когда она сможет что-нибудь услышать о нем. На цыганское радио, у которого правда и вымысел всегда переплетаются так, что одно от другого невозможно бывает отделить, она полностью надеяться не могла. Да и как ей было надеяться на него теперь, в городе, если она здесь общалась лишь с одной старой и молчаливой цыганкой, квартирохозяйкой Изабеллой, которая, давно уже и за продуктами перестала выходить из дома, довольствуясь тем, что по субботам присылала ей на «Волге» то с одним, то с другим своим адъютантом племянница Тамила. По целым дням сидит с длинной трубкой у окна и вспоминает о сыне.
И, потерянно продолжая наблюдать, как рыночная уборщица в оранжевом жилете выметает из опустевшего промежутка между двумя ЗИЛами мусор, Настя с прихлынувшей злостью подумала о Шелоро: «Загорелось ей прямо на ярмарке полусапожки примерять. Как будто нельзя было потом это сделать». Но тут же, устыдившись, она и оправдала Шелоро, которая, в свою очередь, была бы вправе ответить ей: «Ты из-за Будулая совсем сдвинулась с ума. Вали теперь все со своей головы на мою. Вместо того чтобы мне за мою весточку, что он живой, спасибо сказать. И ты же сама, когда я посоветовала, не захотела к ней сразу подойти. Чего же теперь при всем народе реветь? Скорей вытри глаза своим платочком и больше не смей. Я же тебе русским языком сказала, что они хоть и в одном доме, но как совсем чужие друг другу…»
Злость на Шелоро, ревность к той своей счастливой сопернице, которая только что уехала отсюда к себе домой и там опять встретится с Будулаем, опять прихлынули к сердцу Насти с такой силой, что ей нечем стало дышать. В довершение ко всему рыночная уборщица в оранжевом жилете, приставив к ноге метлу, посочувствовала ей:
— Что же это они сами уехали, а тебя, значит, забыли, да?
Настя не слышала ее. Но платочек из-под обшлага своей куртки она все-таки достала, и глаза, на которые у нее под задонским ветром уже стал намерзать иней, вытерла сухо-насухо.
Уже после обеда Шелоро, от души побродив по ярмарке, навидавшись и наслушавшись всего, чего только можно было повидать и послушать на пей, растолкала ветеринара, навзничь спавшего в кабине машины на сиденье. Наглотавшись кукурузной бражки, прихваченной в корчме у Макарьевны на дорогу в оплетенной белоталом четверти, и высунув из дверцы кабины ноги наружу, он все это время вплоть до возвращения Шелоро спал так крепко, что даже и не вздрогнул, когда чьи-то заботливые руки аккуратно одну за другой освобождали его ноги от новых, еще не растоптанных бурок, сшитых из собачьих шкур. Правда, шерстяные вязаные носки те же руки, должно быть, из жалости не стали с него снимать, чтобы он ненароком не простудил свои высунутые из кабины на мороз ноги. Шелоро, увидев их, вальяжно развернутые на всеобщее обозрение, сразу же поняла, что к чему, и, выдернув из-под сиденья ЗИЛа батог, изо всех сил щелкнула им своего спутника по пяткам. Как подброшенный, вскинулся он на сиденье, втягивая в кабину ноги.
— Так теперь, босый, и на железку будешь нажимать? — спросила у него Шелоро.
Но ветеринар, засовывая руку под сиденье, спокойно объявил:
— У меня другие есть. — И действительно, вытянув новую пару точно таких же, как украденные у него, собачьих бурок и надевая их, он изрек: — Этих бродячих псов, как ты знаешь, к нам в ветлечебницу столько доставляют, что можно весь район обуть. Успевай обдирать. — И после того, как Шелоро уже уместилась рядом с ним на сиденье в кабине, он, положив одну руку на руль, другой приобнял ее за плечи. — С тобой, моя черноглазая, я согласен и босой ехать.
Смягчась, она высвободилась из его полуобъятия.
— Ты бы хоть рожу отвернул. Я с этой Макарьевны завтра утром тоже шкуру, как с поганой собаки, сдеру. Скоро всех мужиков у нас на конезаводе споит.
Уже на выезде с ярмарочной площади Шелоро из кабины машины еще раз увидела Настю, которая, стоя возле светлой «Волги», о чем-то разговаривала со смуглыми молодцами в пыжиковых шапках и в кожаных пальто. Все-таки нашли они свои шапки в ногах у толпы. Правда, взлохмаченные пыжики выглядели теперь на них уже далеко не так, как прежде. Должно быть, немало пришлось им поваляться под ногами у толпы, пока сумели найти их. Но они все-таки нашли, и теперь уже Шелоро окончательно узнала их не столько по шапкам, сколько по светло-серебристой «Волге», возле которой стояли они, о чем-то разговаривая с Настей. «Волга», несомненно, принадлежала Тамиле, и эти пыжики, с которыми Шелоро так поиграла на ярмарке, были ее адъютанты. Не иначе как Тамила и командировала их сюда половить для нее какую-нибудь золотую рыбку в ярмарочной толпе. Выполняя ее поручение, они не захотели пощадить свою же знакомую цыганку, но за это и были наказаны, рыбка сорвалась. Не на такую им надо было забрасывать свой крючок. Но и Шелоро, признаться, не хотелось бы еще раз иметь с ними дело. Кто же, если не они, смогли обработать Будулая у оврага так, что он теперь еще не может прийти в память. Вот и приходится теперь маяться с ним несчастной Клавдии. Хорошо еще, что она не отказалась от него. Шелоро невольно поежилась. Ничего, ярмарка только разгорается, завтра здесь еще больше будет толпа, и эти пыжики еще не на одну золотую рыбку успеют набрести, чтобы по всем правилам отчитаться перед Тамилой. Иначе эта цыганская баронесса покажет им, где еще водятся безропотные олени, с которых заживо сдирают шкуры на такие царские шапки.
Но все-таки, проезжая мимо того места, где адъютанты Тамилы разговаривали с Настей, ока не удержалась и, высовываясь из кабины, показала им свой батог. В ответ они, как по команде, сняли свои
