одна-единственная цыганка из всех, кого он знал, и умеет так размахивать руками. Теперь можно было разобрать и ее слова:
— Чтоб тебя самого шарахнуло! Чтоб тебя об землю вдарило!! Чтоб тебя!..
Полудюжина ее ребятишек присоединила к ее голосу сноп звонкие голоса.
И только у одного из всех цыган, каких знал Будулай, мог быть на вишневом кнутовище такой длинный кнут, который теперь свивался сразу в несколько колец, когда он, поддерживая свою подругу, угрожающе защелкал им над головой.
— Чтоб тебя! — Соскакивая с брички, цыганка бросилась к мотоциклу Будулая и остановилась: — Это ты, Будулай?
— Я, Шелоро, — улыбаясь, подтвердил Будулай.
— А я уже думала, что это кто-то другой чуть нас с детишками не подавил. — И Шелоро, истинная цыганка, тут же как ни в чем не бывало сменила гнев на милость. Будто кто-то мгновенно сменил пластинку, только что оглашавшую степь яростным визгом, на другую. — Егор, Егор! — уже кричала она, оглядываясь. — Это Будулай.
Но Егор, съехав на обочину, и сам уже соскочил с брички, улыбаясь Будулаю. В искренности его радости, вызванной их новой встречей, тоже не приходилось сомневаться.
— Вот и опять здравствуй, Будулай, — повторял он, преданно заглядывая ему в глаза, дергая одной рукой за борт пиджака, а другой закладывая свой кнут за голенище.
— А рубашечку мою, значит, тоже не требуешь надевать. Я еще и в овраге заметила, — радовалась Шелоро. — Кыш, кыш! — крикнула она на детишек, облепивших мотоцикл Будулая, и они воробьиной стайкой вспыхнули прочь.
— Да, это конь, — без малейшей зависти похвалил Егор, лаская ладонью крыло мотоцикла.
— А у вас, я вижу, тоже завелся новый одр, — сказал Будулай, указывая глазами на невыпряженных лошадей, пощипывающих скудную осеннюю траву у дороги.
Запнувшегося с ответом Егора опередила Шелоро, опасливо порхнув куда-то за Дон своими черно- мохнатыми глазами и потом, честно округлив их, встречаясь со взглядом Будулая:
— Нет, того, что ты думаешь, Будулай, не было. За этого нового коня Егор в колхозе сарай сложил. Вот тебе крест.
И она так истово перекрестила рукой свою запыленную, грязную думалы, что Будулаю тоже захотелось поверить ей.
— Теперь вам можно не бояться в дороге.
Но у Егора все лицо вдруг сморщилось и рыжий кустик усов задрожал на губе.
— Э, да теперь уже все равно. — Вытянув из-за голенища кнут, он взбил им на дороге столбик пыли.
Шелоро добавила:
— Люди дюже скупые стали. Какие гроши с собой были, все уже вышли, а их вон сколько… — И она вновь прикрикнула на своих цыганят, облепивших мотоцикл Будулая: — Кыш, кыш, вот я вам покручу!
Будулай спросил:
— Куда же вы теперь?
— Уже по ночам холодно в степи, Будулай, — жалобно ответила Шелоро, — а когда начнутся дожди, еще хуже будет.
И ночевать с такой оравой никто не будет пускать, она оглянулась на детей и тут же, спохватившись, добавила; Нет, и этого ты не подумай, будто мы с конезавода уже съехали насовсем. От добра добра не ищут, а с нашим генералом Стрепетовым еще и цыгане могут жить. И Егорке С Таней уже скоро два месяца как надо было в школу ходить. Она не удержалась от тщеславного сообщения: — У меня для них уже и формочка есть. А пока мы тут в совхоз под Раздорами к одному знакомому конюху едем. Если бы ты тогда, Будулай, не отказал нам коней поменять, — она смягчила эти слова виноватой улыбкой, — то мы бы и теперь… — Но в эту минуту Егор стал постукивать кнутовищем по голенищу сапога, и она догадливо скомкала, поворачивая разговор в другое русло — Ох и скрытный ты, Будулай. Я ведь и правда тогда не знала, что у тебя есть сын. Ты не к нему теперь едешь?
Теперь уже Будулаю нечего было скрывать:
— И к нему.
— Вот и хорошо, — искренне одобрила Шелоро. — А хорошо ты тогда этой Тамилке перья пощипал. Она тебя долго будет помнить.
Тут Егор, понуро чертивший кнутом какие-то узоры на сером бархате дорожной пыли, поднял голову, с тревогой взглядывая на Будулая:
— Как, по-твоему, Будулай, примет нас обратно генерал Стрепетов на конезавод или нет?
Будулай хотел было ответить, что и он с конезавода уехал уже давно, но его ведь не об этом спрашивал Егор. Нельзя было и обнадеживать людей, чтобы они, послушав его, не забились напрасно с такой кучей детишек в глухую табунную степь. Но тут же вспомнил он и свою последнюю встречу с генералом и то, как тот на свадьбе Насти слушал песню, совсем не замечая своих слез.
— Должен принять. Только сперва вам нужно будет к Насте сходить.
Шелоро бурно обрадовалась его словам:
— Слыхал, Егор, я тебе тоже говорила, что это она только снаружи как железная, а детей она любит, и генерал ее из всех наших цыган уважает. Спасибо тебе, Будулай. Надо, Егор, подаваться домой.
Заметно повеселел и Егор, опять затыкая кнут за голенище сапога.
— А ты уже на конезавод не вернешься, Будулай?
Надо было отвечать и на этот вопрос:
— Это зависит не только от меня.
— Конечно, — деликатно согласилась Шелоро. — На месте тебе все виднее будет.
И еще долго, отъехав от них, оглядываясь, видел он, как машут они ему руками с брички, а Егор, стоя во весь рост на передке, как, бывало, стоял он на седле лошади, совершая круг почета после скачек, умудрялся и лошадьми править, зажав вожжи в одной руке, и, подбрасывая картуз другой рукой, ловить его на лету. Как будто какая-то птица кружилась над их бричкой. И розовое пятно кофты Шелоро еще долго сквозило между придорожными лесополосами, пока не померкло в тумане.
В тот переломный час между днем и вечером, когда задонские вербы уже скрадывались зеленой мутью, но еще не улеглось за буграми солнце, вытягивалась из хутора Вербного в степь колонна военных машин: и под брезентовыми навесами, из-под которых выглядывали дочерна загоревшие за это время лица курсантов; и зачехленных радаров; и амфибий, расписанных под водоросли, под серебро речного песка и желтые блики солнца.
Все хуторские женщины повисли на кольях заборов и, поворачивая вслед движению колонны головы, провожали ее, как на фронт. И почти так же кто украдкой смаргивал слезы, а кто и в открытую, ничего не стыдясь, закатывался в безутешном плаче. Катька Аэропорт долго неотступно бежала рядом с военной рацией, за рулем которой сидел ее рыжеволосый сержант, пока машина, взревев, не набрала скорость.
Кончились военные полевые занятия, и пришло для курсантов время с обжитых хуторских квартир переезжать в казенные казармы, в город. И когда последний, замыкающий колонну вездеход мелькнул и скрылся за глиняной кручей, в хуторе сразу стало так тихо, как будто и в самом деле все ушли на фронт.
На задворках этого события как-то незамеченно проскользнула смерть бабки Лущилихи. Правда, обмениваясь у водопроводной колонки этой новостью, женщины с единодушием пришли к заключению, что могла бы она и еще пожить: еще крепкая старуха была, набузует мешок кукурузы и волокет на горбу из степи в хутор. Еще бы пожила, если бы за это время ей дважды не довелось пережить испуг. Сперва от какой-то цыганки, которая гонялась за ней по всему кукурузному полю, а вскоре и от другой, еще большей страсти, когда Лущилиха по обыкновению грелась перед вечером на солнышке у себя на лавочке по-над садом и прямо перед ней из забурлившего Дона вдруг всплыла громадных размеров зеленая черепаха, из- под панциря которой одна за другой показались три круглые, как арбузы, головы. Соседка Ананьевна
