молодая женщина, маленький сын которой тоже остался жив. Он был ровесником вашего брата. Того мальчика забрали в приют, но года через два за ним приехали родственники из Львова. Как его звали, я не помню.
– Они были в одном приюте? – Маша с надеждой и испугом смотрела на Инессу Николаевну.
– Разумеется. Наш город в ту пору был, можно сказать, большой деревней. Моя подруга как раз работала в том приюте воспитательницей. Это здесь недалеко. Попьем чаю и поедем.
– Они оба не отвечали на вопрос, как их зовут, хоть им было года по три с половиной-четыре. Видимо сильно напугались. Да и контузить могло. – Маше повезло: эта полная седая женщина помнила все в деталях. – Назвался Яном, а другой, перестав плакать, тоже заявил, что он Ян. Так и записали. Одного вскоре забрала молодая пара – военный с женой, она такая черненькая маленького роста. – Женщина порылась в бумагах и достала пожелтевший листок. – Их фамилия Лемешевы.
– Я знаю их, – прошептала Маша. – А что… что случилось с другим мальчиком, с тем другим Яном, потом? Вы случайно не знаете?
– Могу вам дать его адрес. – Женщина выдвинула ящик стола и достала какой-то конверт. – Его зовут Анджей Мечислав Ясенский. Так по крайней мере утверждает та женщина из Львова, которая его забрала. Она приходится ему родной тетей. Правда, она видела его еще грудным младенцем…
– Ты на самом деле думаешь, что ты моя сестренка? Или тебе пришло в голову стать ею, потому что я знаменит и богат? А где ты была, когда я жил в гнилом подвале с окном на мусорные баки и питался в столовке на сорок копеек в день? – Высокий мужчина в ковбойке и джинсах расхаживал по огромной мастерской, завешенной и заставленной картинами, иконами, букетами живых цветов в больших напольных вазах, предметами антиквариата. Беспрестанно звонил телефон, пока мужчина со злостью не выдернул из розетки шнур. Маша сидела на низкой кушетке перед журнальным столиком с вином и фруктами и наблюдала за ним. Наконец он остановился перед ней и сказал, нервным движением руки отбросив со лба волосы. – Ты меня раздражаешь. Я не знаю, что тебе от меня нужно. Обычно я знаю, что хочет от меня женщина.
– Очень жаль. Но я рассказала вам все, как есть. Если вы на самом деле мой брат…
– Что от этого изменится? – прервал ее мужчина, не грубо, но довольно бесцеремонно. – Сестрой больше, сестрой меньше. У меня их целых три. Правда, все двоюродные. От родственников нет никакого проку. Только зависть. Лютая черная зависть. Я объехал полмира. Их это бесит. Они помешаны на тряпках и всякой чепухе. Они поражают меня своей тупостью и алчностью. Они уверены, все это мне упало с неба. Им не понять, что такое творчество. Моя бывшая жена считала меня чудовищем. Я и есть чудовище, если смотреть на меня их глазами. Мне скучно, скучно есть и спать, ходить по земле, скучно любить женщин. Все на меня нагоняет тоску. И если б не работа…
Похоже, мужчина выдохся. Он налил в бокал вина и выпил.
– Почему вы не пьете? – спросил он, садясь рядом с Машей на кушетку и подавая ей бокал с вином. – Давайте все-таки выпьем за нашу встречу. Признаю, я был груб. Я не имел никакого права вести себя подобным образом с милой и интеллигентной женщиной. Простите. Прошу от чистого сердца.
Он наклонил голову. Маша невольно обратила внимание на его густые темно-русые волосы. Ей вдруг пришли на память слова Юстины о том, что у всех Ковальских необыкновенно густые волосы.
– Я не сержусь на вас, – сказала она. – Сама виновата. Но дело в том… – Она отпила из бокала вина и поставила его на столик. – Дело в том, что мне необходимо знать, кто на самом деле мой родной брат – вы или Ян.
– Кажется, я все понял. Думаю, все-таки Ян. Знаете, почему? – Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. – Вы мне нравитесь. Как женщина, а не как родственница, хоть до меня это не сразу дошло. Вы уж извините, но мне что-то не хочется быть вашим братиком. Пускай им останется этот бедняга Ян.
Маша слегка отодвинулась, и это не ускользнуло от его внимания. Он улыбнулся и похлопал ее по плечу.
– Недотрога. Ладно, согласен поиграть какое-то время в милых родственничков. Итак, любезная сестра, ты спрашиваешь меня, помню ли я хоть что-нибудь из моего детства. Отвечаю: не помню ничего. Тетка показывала мне фотографии матери и отца. Я их не помню, хотя сказал ей, что узнал. Я был хитрющим ребенком. Таким и остался. Советую держать со мной ухо востро. Ну-ка покажи свои картинки…
Маша протянула ему фотографии отца и Юстины, которые подарила ей Вильма Николаевна. Мужчина взглянул на них мельком и уже собрался было вернуть Маше, но посмотрел еще раз, внимательней.
– Хорошая парочка. Но в родители не годятся. Он еще тот повеса. Вроде меня. Мужик, которого они считают моим батей, посолидней и поскучней. А вы не похожи ни на него, ни тем более на нее. Она совсем другой тип. Неужели она ваша родная мать?
– Нет. Она воспитала меня. Я люблю ее как родную мать. Может, даже больше.
– Отец, как я понимаю, вас бросил. Сначала эту женщину, потом вашу мать тоже. – Мужчина закурил. – Как могло случиться, что вас воспитала его первая жена? Или он жил с ними двумя одновременно?
– Да. – Маша опустила голову. – Юстина нашла его после войны, и моя родная мама очень ее полюбила. Думаю, она даже догадывалась, что отец изменял ей с Юстиной, но это всего лишь мое предположение. Юстина тоже любила мою маму.
– Давайте выпьем за их память. Кто знает, может, эта женщина на самом деле была моей матерью. Уж больно нетрадиционный сюжет взаимоотношений. На такое способны лишь незаурядные личности. А мои родители должны быть необычными людьми.
Они выпили, не чокаясь, и Маша вдруг почувствовала симпатию к этому Анджею. Он был искренен и импульсивен. Эти человеческие качества ей всегда импонировали.
– Ваш… отец тоже был художником? – спросила Маша.
– Ни боже мой. Коммивояжер. По-нашему торгаш и спекулянт. Правда, тетка уверяет, он хорошо пел. У матери лицо типичной домохозяйки. Они с теткой похожи как две капли воды. Я не люблю свою тетку. Возможно, потому и ухватился за вашу идею как за соломинку. А вот Юстина мне нравится. Страстная натура. Страсть ценю превыше всего на свете. И в жизни, и в искусстве.
– Отец жив, – сказала Маша. – По крайней мере пять лет назад он был жив-здоров. Потом наши контакты оборвались.
