– Он говорит, что я буду спать на семи перинах в кровати под балдахином. А еще у меня будет ручной петух, ученый кот и… Нет, Толька, ужей я боюсь – ужа заберешь себе. – Она шутя шлепнула брата по ноге. – Да, а вход в мансарду будет стеречь большой лохматый пес.
– Толя, возьми, пожалуйста, деньги. – Сью доставала из шкафа перевязанный бечевкой сверток. – Потом я привезу еще. Понимаешь, мне бы хотелось завтра уехать. У меня… дела.
Она хотела сказать, что у нее болит душа за Лиззи, но решила не нарушать зыбкий Машин покой.
– Деньги? – переспросил Толя, машинально протягивая руку. – А зачем нам деньги? У нас в Плавнях все свое.
– Я знаю. И все равно возьми. Пригодятся.
– Бери – она ужас какая богатая. – Маша лукаво подмигнула Толе. – Купишь мне обезьяну и говорящего попугая. И я стану бродячей циркачкой. С детства мечтала быть бродячей циркачкой…
Рано утром Толя съездил за билетами. Он вернулся очень счастливый и с большим букетом алых гвоздик.
В его отсутствие в номере побывали два водопроводчика, хотя с сантехникой все было в полном порядке и их, разумеется, никто не вызывал.
– Я позвонила Дэну. Это мой приятель-журналист, – сказала Сью. – Он сейчас подъедет и отвезет вас к себе. Давайте попрощаемся…
В эту минуту запищал радиотелефон, и Сью кинулась к аппарату. Сняв трубку и услышав голос Берни, она оглянулась на Машу и направилась в спальню. Когда она вышла, на ней не было лица.
– Умерла мать. – Это была первая пришедшая на ум ложь, но отрезанная от всего мира Маша наверняка не могла знать, что Сьюзен Тэлбот-старшая почила почти два года назад.
– Бедняжка, – посочувствовала Маша. – Немедленно вылетай домой. У нас все будет в порядке.
Они распрощались на скорую руку. Маша с Толей плакали. У Сью тоже поблескивали глаза…
Дэн, веселый молодой парень, отвез их на какую-то квартиру. Потом они вышли через черный ход во двор и сели в другую машину. Дэн велел им лечь на заднее сиденье.
Их развлекала эта таинственность, и они, лежа валетом на мягком широком сиденье роскошного лимузина, тихонько посмеивались. Внезапно Маша сделалась серьезной.
– А он все еще у них…
Толя понял, что она имеет в виду Яна. Дэн привез их на вокзал за час до отхода поезда и сказал:
– Хвоста пока нет. Я смываюсь. А вы – быстро в толпу. Да хранит вас Бог.
…Толя проснулся от толчка. Поезд резко затормозил и остановился. За окном простиралось черное беззвездное пространство. Слышно было, как по стеклу стучали крупные капли дождя.
Маша безмятежно спала. В голубом свете ночника ее лицо казалось прозрачным.
По коридору шли какие-то люди, громко переговариваясь между собой.
Толю вдруг обуял страх. Откуда-то из детства нахлынуло воспоминание: двое мужчин в милицейской форме пытаются вывести мать из дома, а она упирается и причитает: «Господи, прости их, грешных. Прости, Господи…»
Он протянул руку и защелкнул замок в двери. Потом нагнулся и вытащил из сумки небольшой топорик.
Он знал, что изрубит на куски каждого, кто посмеет прикоснуться к Маше. Он будет сражаться до тех пор, пока сам не рухнет замертво. Но, пока жив, он не отдаст им ее.
Поезд тронулся. В коридоре стало тихо. Остаток ночи Толя не сомкнул глаз.
В «Ракете» Маша съела початок вареной кукурузы, которым ее угостила сидевшая рядом старуха. И, утомленная, снова заснула.
Когда, уже сойдя на берег, они шли по знойной пыльной, окаймленной редкими тополями дороге, она сказала:
– Жаль, что мы не побывали у Устиньи. – И вдруг, повернувшись всем телом к Толе, повисла на его локте и спросила, заглядывая в глаза:
– А что с ним? Его забрали в Афган?
Толя понял, что на этот раз она говорит о сыне.
– Он сам попросился туда. – Толя отвернулся, прячась от ее взгляда. – Он был здесь в восьмидесятом, потом приезжал с приятелем на следующий год. Они увлекались дзюдо, карате и еще какими-то восточными единоборствами. Иван накачал мощные мышцы. Славный парень – мы его очень полюбили. Он пропал без вести два года назад. За месяц до дембеля. Диме сообщили, что их десант высадили по ошибке в районе, контролируемом моджахедами. Среди убитых ни его, ни этого Игоря не обнаружили. – Толя заставил себя повернуться к Маше. Глаза ее были безжизненными. – Нужно надеяться на лучшее, – тихо добавил он и увлек ее в сторону дома.
Обняв встречавшую их Нонну, Маша сказала:
– Он мне брат – не больше. Но он мне очень дорог. Прошу тебя, не ревнуй – я этого не вынесу.
– Мама танцевала… Я лежала, боясь пошевелиться. Это был ритуальный танец, – вспоминала Маша. – Перед тем как заняться с отцом любовью, она танцевала. Я помню, как возбуждал отца этот танец, хотя я тогда, конечно, еще ничего не понимала. Но это было великолепное зрелище. Они так красиво любили друг друга…
Маша лежала в гамаке, привязанном за стволы старых груш, Толя сидел рядом на маленькой скамеечке и вырезал из деревянной чурки идола – ими он собирался заставить весь двор. В последнее время Толя
