– Ты будешь, как и прежде, спать с Клаудией.
– Черт! – вырвалось у меня. – Твоя сестра, оказывается, болтунья.
– Вовсе нет. Она хочет предостеречь меня от ошибок. Кто еще обо мне позаботится? Я – круглая сирота.
– Но разве это ошибка – любить мужчину? – возразил я.
– Я полюбила врага.
– Я буду твоим рыцарем.
– Не будешь. Для немецкого солдата долг прежде всего. Я не люблю русских за то, что они, если им прикажут, могут убить родную мать. Но и вы, немцы, ничуть не лучше.
– Но ты ведь полюбила меня. – Я протянул к Лорхен руки. – Иди сюда. Я хочу тебя поцеловать.
Она послушно встала. Полушубок свалился с ее плеч. Девушка была в тоненьком штапельном платье. Я чувствовал под ним ее острые плечи. Она не умела целоваться – она делала это как в кинофильмах. Я разжал языком ее губы. Она слегка отстранилась, но я крепко держал ее за плечи. Она была так покорна и так беззащитна. И я на самом деле почувствовал себя ее рыцарем и потихоньку отстранил от себя.
– Почему? – удивилась Лорхен.
– Мне нужно в комендатуру, – сказал я, глядя на часы.
Лорхен наверняка заметила, что у меня дрожат руки. Но я почему-то совсем не боялся выглядеть в ее глазах слабым.
Вечером собралась веселая компания. Лорхен надела черную юбку и белую шелковую блузку. Я еще не видел ее такой нарядной. Остальные девушки по сравнению с ней казались вульгарными. И Клаудиа тоже.
Мы танцевали под патефон. Лорхен была великолепной партнершей. Раньше она не танцевала, а сидела с шитьем или вязанием и меняла пластинки. Сегодня она танцевала только со мной, это было замечено.
– Серьезная интрижка с белокурой фрейлейн, – язвил Людвиг. – Эта бестия не вызывает у меня доверия. Она одержимая. Больше всего меня пугает в женщинах одержимость.
– А меня – порочность. У нас разные вкусы, – парировал я.
– Дело не во вкусах, а в безопасности. Эта фрейлейн настоящая партизанка. Мы вешали таких в Белоруссии.
У меня так и вертелось на языке: «Мы только и умеем, что вешать». Но он был мой начальник, и я сдержался.
Парочки разбрелись по комнатам. Мы с Лорхен остались в столовой в окружении пустых бутылок и табачного дыма.
– Будем смотреть на луну и читать друг другу стихи, – сказал я. – Правда, я не люблю поэзию, особенно немецкую. А луна хороша.
– Пойдем гулять, – предложила она.
– В такой-то мороз? Да и ночами в городе не спокойно.
– Чего бояться? Если убьют, то обоих. А это не страшно.
Я не стал возражать. Решено было покататься на машине.
Она надела полушубок и валенки. Теперь она и в самом деле была похожа на партизанку, какой изображали ее на наших карикатурах. Я улыбнулся.
– В чем дело? – спросила она.
– Ты наверняка договорилась со своими товарищами, чтоб они устроили мне засаду, и за это получишь от Сталина награду, – пошутил я.
И понял, что обидел Лорхен.
Я взял ее за подбородок и поцеловал в губы. И почувствовал, что теряю над собой контроль.
– Пошли, – прошептал я, с трудом отняв губы. – Ты скажешь им, что я твой лучший друг.
Луна была сумасшедшая – желтая, огромная – над заснеженной равниной. В степь захотелось Лорхен, я лишь подчинился ее желанию, хотя патруль на выезде из города предупредил, что в степи небезопасно.
– Я на самом деле связана с партизанами, – сказала Лорхен, когда я остановил машину перед большим сугробом, – дальше дороги не было. – Можешь пытать меня, но больше я ничего не скажу.
Я почти не слушал ее. Я ничего не понимал. Я обнял ее и стал целовать, все глубже и глубже проникая руками под полушубок. Она не сопротивлялась. Она таяла в моих объятиях, отвечая на поцелуи. Обычно девушки шарят руками по телу, пытаются расстегнуть ширинку… Раньше меня все это возбуждало. А тут я понял, что настоящая женщина должна вести себя так, как Лорхен.
– Любовь сильнее, чем война, правда? – шептала она между поцелуями. – Но если бы не война, мы бы не встретились. Война кончится, и мы расстанемся.
– Нет, – возразил я. – Мы поженимся и будем жить в этом же доме. У нас будет много детей.
Вдруг она с силой вырвалась и крикнула:
– Вас погонят из России в три шеи! Ненавижу вас, ненавижу!
