травами.
Она выскользнула из-под одеяла, надела на голое тело ситцевый сарафан, который ей сшила Нонна, и сбежала по лестнице.
– Куда? – спросил стоявший у ее подножья Толя. – На улице дождик.
– Я… – Она осеклась, встретившись с пытливым и, как ей показалось, недовольным Толиным взглядом. – Я люблю гулять под дождем, – сказала она, проходя мимо него с опущенной головой.
От мокрой дорожки пахло весной. У Маши подкосились ноги, когда она увидела приближающегося к дому мужчину. Она остановилась, прижав к груди руки, и закрыла глаза.
– Почта, – послышалось от калитки. – Дочка, забери газету – дождик намочит.
Она открыла глаза. Мужчина уже повернулся к ней спиной и стал удаляться. Он ни капли не был похож на Яна.
– Ты простудишься. – Толя взял ее за руку. – Пошли в дом.
Она вырвала руку и убежала в сад. Ее душили слезы. Она плакала, прислонившись к мокрому стволу яблони.
Минут через десять ее нашел Толя. Заботливо накинул на плечи шуршащий дождевик. Она позволила увести себя в дом.
Вечером они ужинали при свете керосиновой лампы – внезапно пронесшийся ураган оборвал электрические провода. Маша все время вздрагивала. Ей казалось, в окна кто-то стучит, хоть она и знала – это всего лишь мокрые ветки.
Собрав посуду, Нонна ушла к себе на веранду спать. Толя внимательно смотрел на Машу.
– Ты ждешь его. Но ведь он… твой родной брат.
– Я его люблю, – сказала Маша. – Мы много страдали. Мы уже не сможем друг без друга.
– А я? Что делать мне? – В его голосе звенели слезы. – Я тоже много страдал. И я не смогу без тебя. У нас общий сын.
Маша удивленно вскинула глаза. Она не ожидала этих слов.
– Но это невозможно. Я никогда не смогу стать твоей… женой. Ты мне брат, понимаешь? Я очень тебя люблю. Как брата, – добавила она потупившись.
– Но мы… любили друг друга еще когда были детьми. Это… это нельзя забыть. Это навсегда. Я все время жил этими воспоминаниями. Мне казалось, ты тоже… – Он нервно теребил скатерть. Пальцы его дрожали. – Понимаешь, ты не должна упрекать меня за то, что я ушел тогда в монастырь. Ведь если бы я этого не сделал, ты бы разлюбила меня еще быстрей. Потому что ты меня выдумала, а я… я был совсем не такой. Тогда я еще не знал этого, я понял это позже. Да, ты меня выдумала, но мне захотелось стать таким, каким ты меня выдумала. И я стал таким. Таким, каким ты когда-то любила меня.
– Но его я не выдумала. – Маша встала из-за стола. – Прости меня.
Он вскочил, больно схватил ее за руки, привлек к себе. Маша ощутила запах водки.
– Я выпил полстакана. – Толя пытался не дышать ей в лицо. – Но только для того, чтоб преодолеть эту проклятую робость. Я так робею перед тобой. С самой первой встречи. Я еще тогда боялся, что ты во мне разочаруешься.
– Не будем об этом. Пусть прошлое останется прошлым. Мы с тех пор много перечувствовали и пережили.
– Я понимаю – ты имеешь в виду Нонну. Но я… я сделал это из благодарности. Я давно с ней не живу. У меня… у меня уже почти десять лет не было женщины.
Маша с силой высвободила руки. На запястьях остались красные следы, похожие на следы от наручников.
– Мне не нужно было сюда приезжать, – тихо сказала она. – Юстина говорила, это заколдованное место. Здесь пересекаются какие-то космические потоки, и потому все начинаешь ощущать так остро и серьезно. – Она вздохнула и добавила: – Бедная мама.
…Маша не спала всю ночь, прислушиваясь к шуму деревьев и вою ветра. По дому опять кто-то ходил. Но это были не те легкие шаги, которые она слышала в первые ночи, шаги были тяжелые и безнадежные, и Маше казалось, будто они принадлежат приговоренному к смерти узнику.
На рассвете она вышла на балкон. Ветер стих, и река безмятежно млела в первых солнечных лучах. По ней почти бесшумно плыл большой белый пароход. Она проводила его взглядом, пока он не скрылся за излучиной. Она поняла, что плачет, почувствовав, как щекотно щекам.
Она была узницей. И эта темница казалась ей сейчас страшней ленинградской психушки.
…Она не сразу узнала Диму в обрюзгшем мужчине с темными кругами вокруг глаз и солидным брюшком. Она была в саду и, услышав звонок, побежала напрямик, не разбирая дороги.
– Вам Нонну Божидаровну? – Маша не смогла скрыть разочарования. – Она пошла доить… – Вдруг, закрыв лицо руками, она опустилась на траву. Она пожалела о том, что запретила Толе ходить за ней следом.
– А я сразу тебя узнал. Ты ни капельки не изменилась, – заговорил Дима. В его голосе улавливались прежние – бравадные – интонации. – Ну да, ведь ты жила в Америке, а я все это время торчал здесь. Там воздух и тот другой. Слава Богу, теперь и у нас чем-то свежим повеяло. Хотя этих проклятых комуняк еще не скоро отпихнут от кормушки. Ну что, может пожмем друг другу руки? – Он протянул ей свою, и она неуверенно ее пожала. – Обид не помню и ни в чем тебя не упрекаю. Я и отцу так говорил. И Ваньке нашему. Эта твоя американская сестрица обещала похлопотать за него через Красный Крест. Та еще штучка. Но, стерва, красивая. А где наш общий друг и брат? У вас как: совет да любовь?..
С вышедшим на крыльцо Толей они обнялись. Похоже, они обрадовались друг другу. Толя быстро собрал на стол. Маша поднялась к себе в мансарду.
