вот теперь они находятся в этой комнате. Ида опустилась на колени и нырнула в огромный шкаф.
– Вот тут. Сейчас! – донесся из шкафа ее глухой голос. – Никак не могу нащупать.
Сестры в нетерпении переминались на месте. Наконец Ида вылезла из шкафа. Она протянула сестрам пачку писем, перевязанную розовой ленточкой.
– Очень странно, – внезапно сказала Ида, разглядывая сверток. – Тут что-то не так.
– Что?
– Да вот ленточка. Точно помню, я завязывала ее бантиком. Еще старательно расправляла его. Не знаю точно почему, но эти любовные письма меня растрогали. Я поняла, в каком страхе, что ее обман и измена откроются, жила всю жизнь моя свекровь. И я точно завязала ленточку бантиком.
И все трое уставились на завязанную простым узлом ленточку.
– Вы точно помните, что бантик? – спросила Наташа.
– Помню, – заверила ее тетка.
– Это может значить только одно, – сказала Инна. – Кто-то, кроме нас, прочел эти письма. А стало быть, еще как минимум один человек посвящен в тайну Алексея. И точно, что это не сам Алексей.
– Почему?
– Потому что письма целы, – пояснила Инна. – Если бы на них наткнулся Алексей, он бы их уничтожил. Ему совсем не нужно, чтобы именно сейчас выплыло, что он не родной сын Роланда и не может претендовать на его наследство.
Сестры взяли пачку пожелтевших писем и ушли к себе. Читать любовные откровения выпало на долю Наташи. Письма были написаны частично на латышском языке, а частично на русском. Инна слушала вольный перевод этих писем из уст Наташи и думала, что не совсем пристало впечатлительному подростку читать такие вещи, которые в этих письмах описывались.
– Я думаю, что любовник моей бабушки был русским, – неожиданно прерывая чтение, сказала Наташа.
– Почему?
– Если бы он был латыш, то зачем моей бабушке напрягаться и писать по-русски, – пояснила Наташа. – Бабка ведь была чистокровной латышкой. И свой язык знала в совершенстве. Русский она, конечно, тоже знала, но хуже. Поэтому любовник и старался писать ей на латышском. И лишь когда становилось невмоготу, переходил на свой родной язык. И это объясняет ошибки в письмах ее любовника, где он пишет по- латышски. Бабушкин любовник вовсе не был малограмотным, он просто недостаточно хорошо знал латышский. Объяснялся на нем скованно. А в тех строчках, где он пишет по-русски, нет ни одной орфографической ошибки.
– Интересно, – сказала Инна. – Нужно узнать у Эмилии, кто в доме ее сестры из слуг был русским.
Сестры направились на кухню. Эмилия уже готовила то ли ужин, то ли завтрашний обед. Он аппетитно бурлил в кастрюлях. Сестры, несмотря на то, что плотно перекусили в кафе, ощутили голод.
– Прямо и не верится, что когда-нибудь этот кошмар закончится, – пожаловалась Эмилия сестрам, деловито помешивая бурое варево в кастрюле. – И что убийцу найдут.
– Найдут, – успокоила ее Наташа. – Эмилия, а неужели ты с моей бабкой совсем никак не переписывалась? Вы же сестры как-никак. Ну и что с того, что жили в разных городах.
– Конечно, мы писали друг другу, – сказала Эмилия. – Но виделись не часто. Правду сказать, я даже ее детей только на фотографиях и видела. А когда редко видишься, то и общих тем для разговора мало. Но мы старались поддерживать переписку регулярно. Так что я была в курсе того, как у них обстоят дела. Во всяком случае, когда это касалось чего-то важного. Мне это было необходимо, ведь я любила сестру. И главным образом ради нее же я старалась не бывать у них в гостях. Ведь, находясь у сестры в доме, мне вряд ли удалось бы скрыть мою любовь к Роланду. И это больно ранило бы мою сестру.
– Да, но ты все равно была полностью в курсе ее дел. А когда моя бабушка была еще молодой, у них в доме были слуги? – спросила Наташа. – Ну, не во время войны, а уже после нее?
– У них всегда была кухарка, – сказала Эмилия. – Это я могу тебе точно сказать. Готовить твоя бабка не умела совершенно. И нянька из деревни для детишек. Из деревни девушки еще не испорченные приезжают. Но город их быстро портит. Глядишь – раз, и нянька кавалера себе нашла. Но это понятно, кому охота чужому ребенку попу вытирать. Гораздо приятней своего завести, если уж на то пошло.
– А мужчины в доме были? Русские? – спросила Наташа.
– Бог с тобой, что за вопросы? – удивилась Эмилия. – Какие еще мужчины? Ну, приходили друзья Роланда Владимировича. Он ведь русский. Только друзья его все уже на том свете. Один вот доктор Гун остался.
– Доктор Гун? – хором воскликнули девушки. – Он что, русский?
– Он немец, но обрусевший. В Латвию он только после войны приехал, – сказала Эмилия. – Они с Роландом очень дружили. Доктор у них одно время часто бывал. А потом ему пришлось уехать. Я особо не спрашивала, но, по-моему, его посадили.
– За что?
– Тогда такие времена были, что не нужно было особой причины, чтобы человека посадить, – сказала Эмилия.
Эмилия немного помешала варево в своей кастрюле, а затем снова обернулась к Наташе.
– Во всяком случае он единственный, кроме меня, кто может тебе про твою бабушку рассказать. Тебя ведь это интересует?
– Да, – кивнула ей Наташа. – А у вас есть его телефон?
– Конечно, там в холле, в телефонном справочнике посмотри. На первой странице должен быть номер, – сказала Эмилия. – Роланд Владимирович только доктору Гуну доверял свое здоровье. Очень уж опасался он молодых врачей. Считал, что им бы лишь все резать, да на аппаратуре диагноз высчитывать.
– А что плохого в аппаратуре? – удивилась Инна. – Ультразвук там, томограф.
– Я и не говорю, что плохо. Но Роланду Владимировичу было не по нутру. Он вырос в те времена, когда врач ходил чуть ли не с деревянной трубочкой. А когда ты стар, то трудно менять свои привычки.
Наташа первой умчалась к справочнику. И уже дозвонилась до доктора, когда Инна подоспела к ней.
– Да, это очень важно, – взволнованно говорила в телефонную трубку Наташа, когда Инна встала рядом с ней. – Может быть, дело жизни и смерти.
Наташа повесила трубку и сказала:
– Он нас ждет. Прямо сейчас и поедем. Можно даже пешком.
– Не поздно? – усомнилась Инна. – Ужин сейчас будет.
– Доктор в пяти шагах живет, – не сдавалась Наташа. – Он мне объяснил, как до него быстрей дойти.
И сестры, поспешно надев на себя еще не просохшую обувь, вышли на улицу.
– Первым делом нужно раздобыть образец его почерка, – говорила Инна. – Письма любовные с собой захватила?
– Да, – кивнула Наташа. – А как мы его почерк раздобудем?
– На месте видно будет.
– А потом? Когда мы раздобудем его почерк?
– Там видно будет, – повторила Инна.
Доктор Гун уже поджидал сестер.
– Что случилось? – спросил он их, едва сестры сняли с себя одежду.
– У меня страшно болит живот, – внезапно согнувшись в три погибели, простонала Наташа. – Как вы думаете, меня тоже могли отравить?
– Ляг сюда, – быстро сказал ей доктор.
Наташа послушно прилегла на широкую тахту. Доктор профессиональными движениями помял ей живот.
– Здесь болит?
– Нет, – сказала Наташа. – Вот тут справа колет.
– Это ничего, – уже спокойней сказал доктор. – Ты просто переволновалась. У молодых девушек бывают от волнения боли в самых неожиданных частях тела. Завтра зайдешь в аптеку и купишь лекарство. Оно тебе
