говорит:
— Родина, слушай нас!.. Мы приносим святую клятву на верность... Пока руки наши держат штурвал и глаза видят землю... клянемся!..
— Клянемся! — отзывается в морозном воздухе стократ усиленный голос строя.
И вот уже священный стяг 4-го гвардейского истребительного авиаполка ВВС КБФ на правом фланге. Раздается команда:
— К торжественному маршу!..
Морские авиаторы проходят с развернутым гвардейским Знаменем перед трибуной, демонстрируя твердую решимость беспощадно уничтожать фашистских захватчиков до самой победы.
...Наиболее, пожалуй, трудным в прикрытии ледовой трассы был для летчиков перехват самолетов противника еще до подхода их к объектам. Именно это гарантировало наибольшую безопасность тем, кто делал свое ответственное дело на Ладоге. Нужные данные сообщали береговые посты наблюдения. Однако зачастую сведения поступали на аэродром с опозданием, у летчиков просто не оставалось времени, чтобы встретить гитлеровцев вдали от объектов бомбежки. Откуда же взять драгоценные секунды? Об этом и размышлял Голубев со своими заместителями.
— То, что сокращать время вылета надо, думаю, всем нам предельно ясно. Вопрос в другом — как его сократить? — издалека начал командир эскадрильи.
— А нельзя ли за счет облегчения самолета, — предложил Кожанов. — Скажем, если не долить в баки горючего, он быстрее наберет высоту.
— Взлетать надо прямо из укрытия, как на Ханко, — горячо произнес Байсултанов. — Теряем дорогие минуты, пока выруливаем на старт.
— Пожалуй, все это можно применить, вылетая парой, — согласился комэск и добавил: — А вот когда нужно поднять всю эскадрилью, то ни горючего заправлять меньше, ни из капонира взлетать нельзя.
— Ну, эскадрильями и полками мы пока не летаем, — сказал Кожанов, — а вот парами, звеньями — по нескольку раз в сутки.
— Сейчас не летаем, а скоро будем, — ответил Голубев. — Такую задачу комбриг уже поставил.
— Это меняет дело, — добавил Кожанов. — Значит, скоро начнутся важные события, и нам нельзя будет терять ни секунды.
— Секунды эти, — как бы продолжая мысль своего заместителя, сказал Голубев, — можно будет иметь при двух, по крайней мере, условиях. Прежде всего, если техники свои самолеты всегда станут держать в готовности к немедленному старту. А второе условие — умение летчиков взлетать экстренно.
— Тогда и надо этого добиваться, — подытожил Байсултанов.
— С завтрашнего дня, — уточнил комэск.
Раз определив, Голубев старался по возможности не менять составы пар, звеньев. Это повышало боеспособность групп. Но не у всех сразу получился срочный вылет четверкой. Потребовались дополнительные тренировки и их проводили, как только позволяла обстановка. Цели добились, эффективность отражения налетов вражеской авиации на коммуникации и перевалочные базы Ладожского озера возросла.
...Солнце только что скрылось за горизонтом. Легкий морозец поглощал дневную оттепель. Василий, закончив очередной день боевой работы, шел с летчиками в столовую. Тихо переговаривались. Под унтами слабо похрустывал тонкий лед. Вдруг над стоянкой третьей эскадрильи небо прочертила сигнальная ракета.
— Вылет! — жестом руки остановил всех Голубев, провожая ракету взглядом.
Он сразу назвал фамилии восьми человек и первым бросился к самолету. Через две минуты И-16 уже шли навстречу врагу. С земли передали: к ледовой трассе приближается группа Ю-88 под прикрытием Ме- 109.
Василию отлично было известно, что ведущие бомбардировщики охраняются надежнее, чем другие. Во-первых, они окружены несколькими своими собратьями. К тому же истребители прикрытия за ними следят зорче. Но чтобы внести панику в ряды противника — она, как правило, заканчивалась преждевременным сбросом бомб, что и требовалось, — первый удар нужно было направить именно на ведущего.
— 'Сокол-22', свяжи боем 'мессеров', — передал Голубев по радио старшему лейтенанту Кожанову, едва вышел к армаде фашистских самолетов.
Свою же четверку бросил в атаку на головной 'юнкерс'. По истребителям почти в упор бьют стрелки ведомых бомбардировщиков. Секунда, другая... Крайние Ю-88 наплывают на лобовое стекло, увеличиваясь, как бы перекрывают части неба и стороною проносятся назад. Пора! Василий чуть подворачивает влево, чуть отжимает ручку управления, и ведущий самолет врага застыл в центре прицела. Гашетка нажата. Пущенный реактивный снаряд разрывается под плоскостью 'юнкерса'. Но он только качнулся, продолжает лететь. Истребитель совсем близко от него. Еще один миг на уточнение наводки оружия. Сноп пулеметно- пушечных очередей пронзает фашистского бомбардировщика. Тот, вспыхнув, неуклюже переворачивается и начинает стремительно падать. Потеряв ведущего, фашисты бросаются врассыпную.
— Бьем по одиночным парами, — бросил в эфир Голубев.
Очередная атака. Цыганов с ведомым поджигают еще одного 'юнкерса'.
А выше четверка Кожанова уже ведет бой с 'мессершмиттами'. Охраняя бомбардировщики, 'мессеры' старались далеко от них не отрываться. Этим и воспользовался Кожанов. Разогнав 'ишачка', старший лейтенант потянул ручку на себя, задирая нос самолета, и снизу ударил пулеметной очередью 'мессершмитта' по фюзеляжу. Тот, почти мгновенно окутавшись дымом, понесся к земле. Вторая пара группы Кожанова тоже сразила Ме-109.
Потеряв четыре самолета, фашисты поспешили ретироваться за линию фронта.
— Конец боя, всем занять свои места! — приказал Голубев.
Над Ладогой сгустились сумерки. Слегка притемненная земля отделялась горизонтом от светлого неба. По его куполу плыли редкие перистые облака, подкрашенные снизу лучами заходящего солнца. Две четверки советских истребителей, собравшись вместе, по-хозяйски сделали круг над местом проведенного боя и, убедившись, что противника больше нигде нет, повернули к аэродрому.
Приняв доклад, командир полка дружески хлопнул Голубева по плечу и произнес восхищенно:
— Вот это по-гвардейски! Счет четыре — ноль! В нашу пользу!
...Лед на Ладоге сошел в конце апреля. Дорога жизни стала водной магистралью. Ежедневно по ней шли корабли, суда, доставляя в осажденный город продовольствие, вывозя оттуда на Большую землю обессилевших от голода женщин, детей и стариков, раненых бойцов.
Истребители прикрывали суда. Чаще всего воздушные бои разгорались над портом Кобона, откуда начинался путь ценных грузов в Ленинград.
На стоянку третьей эскадрильи пришел заместитель командира полка по политчасти полковой комиссар С. Г. Хахилев. Его сразу окружили свободные от боевой работы люди. Завязалась беседа.
— Недавно меня вызывал начальник политотдела авиабригады и я по пути заглянул в Кобону, — сказал Хахилев. — Трудно морякам, очень трудно. Они как раз высаживали с кораблей и судов эвакуированных детей. На каждой палубе их было в два раза больше, чем разрешается брать по норме. Дети измучены блокадой, так слабы и истощены, что не могут передвигаться. Матросы бережно переносили их на руках, укутывали одеялами, шинелями и бушлатами. Те, кто способен еще держаться на ногах, сходили сами. Мальчуган лет пяти покачнулся, не удержался и упал в воду между кораблем и причалом. Краснофлотец прыгнул за ним, не задумываясь о том, что самого его может раздавить стальным бортом. А другие члены экипажа изо всех сил отжимали руками корабль от причала до того момента, пока моряк с мальчиком не поднялся на причал. Рассказ глубоко взволновал авиаторов. Все молчали: у многих родные еще находились в Ленинграде. Тишину вновь нарушил Хахилев:
— В бомбежку морякам еще труднее. Знаете, что они о нас говорят?
— Что же?
— Там, где появляются наши истребители, 'юнкерсы' не проходят. Верят, значит, нам.
— И правильно, — подал голос Кожанов. — В обиду моряков не дадим!
