Атака, еще атака... и машину Князева охватило пламя, от нее потянулся густой шлейф дыма. 'Эх, Дима, Дима!' — обожгло Василия тяжкое предчувствие. Голубев поспешил на помощь другу.
Но Князев был только ранен в обе руки. И сейчас он не торопился покидать самолет. А когда увидел рядом истребитель с номером '13' на борту, понял, что Василий непременно его прикроет. Нужно было возможно точнее определить момент прыжка и раскрыть парашют поближе к земле, чтобы не попасть под огонь фашистов. Секунда, другая... Пора! Дмитрий вывалился за борт самолета и дернул парашютное кольцо. Над летчиком распростерся купол белого шелка.
Раскачиваясь на стропах, лейтенант почему-то вытягивал руки в сторону командирского самолета. Но Василию некогда было разгадывать, что означает этот жест. Убедившись, что Князев приземлился и оказался в безопасности, Голубев сманеврировал, прибавил газ. Истребитель круто пошел вверх. Но в этот миг его и атаковали сзади два 'мессера'. Мимо Василия пронеслись стежки трасс. А затем летчик сразу почувствовал, как резко обожгло обе ноги. Мелко, будто в лихорадочном ознобе, задрожал от попавших очередей корпус 'ишачка'. Самолет вдруг накренился, круто пошел к земле.
Василий попытался выбраться из кабины. Однако ноги не повиновались. И Голубева охватило коварное чувство безысходности.
Через мгновения усилием воли лейтенант заставил себя бороться за жизнь — свою и машины, действовать, чего бы это ни стоило. Превозмогая резкую боль в ногах, он двинул вперед педаль, отжал и тут же взял на себя ручку. Повторил все это энергичнее. Затем — еще и еще раз. На действия уходили секунды, доли секунд, но Голубев не замечал бега времени: оно будто остановилось. Наконец — о, радость! — истребитель, словно усмиренный конь, вновь стал повиноваться хозяину. Постепенно самолет перешел в горизонтальный полет. До земли оставались считанные метры.
В поле зрения летчика попадали поросшие мелким кустарником бугорки, овражки. Машина кренилась из стороны в сторону. 'Быстрее сажать на фюзеляж! — решил Голубев, — только бы попалась ровная полянка...'
Но полянки не было. А самолет терял мизерный запас высоты. Подтягивая ручку на себя, Голубев ощутил вначале толчок, затем жесткий удар, услышал треск и — потерял сознание.
Очнулся Василий не сразу. Открыв глаза, увидел сидящую напротив девушку в белом халате. Два окна маленькой комнаты были плотно занавешены черной бумагой. Горела керосиновая лампа. Рядом с его кроватью стояли еще две, пустые, аккуратно заправленные.
Тупо ныло все тело. Голубев попытался изменить позу, повернуться на бок. Но как только шевельнулся, острая боль пронзила ноги и шею, ударила в затылок. Он вновь едва не потерял сознание, коротко, прерывисто застонал. Девушка, услышав стон, тут же подошла к раненому.
— Кто вы? — спросил лейтенант.
— Оля я, медсестра.
Шум в голове и общая слабость путали мысли. Но память летчика все же восстанавливала эпизоды последнего воздушного боя: ранение, падение на подбитой машине... Неожиданно подумалось: 'А все ли в порядке у Князева?'
— Кто меня спас, Оля? — тихо спросил Голубев.
— Наши солдаты. Они нашли вас в разбитом самолете, — ответила медсестра. — Как вы себя чувствуете?
Болело все. Но Василий указал глазами только на ноги, которые доставляли наибольшее беспокойство:
— Что с ними?
— Ничего страшного, — ответила девушка. — У вас легкие раны. — И, сделав небольшую паузу, добавила: — Их промыли, забинтовали, теперь поправляйтесь. Утром вас увезут в Ленинград, в госпиталь.
Лейтенант встрепенулся: лечение может затянуться надолго, и он не скоро сумеет попасть в эскадрилью, к боевым товарищам, которые наверняка его ждут.
— Я хочу в свою часть, она недалеко, там меня вылечат, — сказал Василий, прикидывая, что его самолет упал где-то в тридцати — сорока километрах от аэродрома.
— Это невозможно. У вас осколки в ногах, — возразила Оля.
Князев слонялся по аэродрому без дела: то на стоянку заглянет, то в мастерскую к ремонтникам, то в медпункт — на перевязку; да и каким делом мог он заниматься: руки были забинтованы.
Летчик пошел в штабной домик, к командиру эскадрильи. Майор Денисов, назначенный недавно вместо капитана Лучихина, сидел за небольшим столом, заваленным бумагами. Он вскинул большую бритую голову и, увидев лейтенанта, спросил:
— С чем пожаловали?
— Прошу вашего разрешения навестить в госпитале лейтенанта Голубева, — скороговоркой выпалил Князев заранее приготовленную фразу.
Денисов откинулся на спинку стула, затем поднялся, вышел из-за стола и приблизился к лейтенанту.
— Поезжайте, — сказал он. Потом добавил, переходя на неофициальный тон, положив руку на плечо Князева: — Сделаем, Дмитрий, вот как. В Ленинград эвакуирована жена Василия. Может быть, она еще ничего и не знает. Так ты ее там обязательно разыщи и сходи к Голубеву вместе с ней. Конечно, аккуратненько подготовь к встрече с мужем. Надеюсь, понял?
— Понял, Алексей Александрович, — радостно ответил Князев. — Все устрою лучшим образом.
— Вот и хорошо, счастливого пути, — улыбнулся майор,
...Военный госпиталь размещался на оживленной улице города. Ничем не выделяющееся пятиэтажное здание плотно прилегало к таким же соседним домам, темные решетчатые ворота под аркой перекрывали свободный доступ во двор. В центре покрытого асфальтом двора был разбит скверик, обнесенный низким резным штакетником с двумя узкими входами.
Днем в скверике прогуливались выздоравливающие, и Голубев любил наблюдать за ними из своей палаты. Но в утренний час гуляющих не было. Василий, просматривая журнал, ожидал ежедневного обхода врача. Сосед по койке справа, высокий и плотный пехотинец, получивший осколочное ранение в грудь, уже готовился к выписке. Сосед слева, худой и высокий кавалерист, лежал с тяжелой контузией. Говорил он мало: каждое слово вызывало у него сильный затяжной кашель. Самым мрачным и малоразговорчивым в палате был ее старожил, молодой и чернявый танкист: ему ампутировали левую ногу. Четвертую койку занимал веселый сержант саперного батальона, шутник и балагур, больше всех задававший Голубеву вопросы об авиации.
Раны на ногах заживали быстро. Через неделю летчик уже ходил на костылях, а потом — с тростью. Он все настойчивее просил медиков скорее выписать его. И сейчас, листая страницу за страницей, лейтенант обдумывал, как вести об этом разговор с врачом.
В палату вошла медсестра, за нею двое в накинутых белых халатах.
— Товарищ Голубев, к вам гости, — сказала улыбающаяся сестра и тут же вышла.
Василий оторвался от журнала и даже вздрогнул от неожиданности: у двери стояли жена и Князев. Пока Василий выпутывался из одеяла, искал ногами тапочки, Саша бросилась к нему и, не обращая внимания на посторонних, стала целовать щеки, нос, губы, все лицо мужа.
— Родной мой, а я и не знала, что ты здесь, — взволнованно заговорила она. — Это Дима нашел меня, все рассказал и привел сюда.
Князев шагнул к Голубеву, друзья обнялись.
— Давно собирался к тебе приехать, но далеко, да и они вот мешали, — сказал Дмитрий, показывая забинтованные руки.
— Выходит, и тебе здорово досталось, — посочувствовал Голубев. — Теперь-то я понимаю, почему ты мне показывал руки, спускаясь на парашюте. Пройдемте-ка в вестибюль.
— А ты уже ходишь? — насторожилась жена.
— Мы с ней, — Василий, улыбнувшись, подбросил и ловко поймал трость, — даже во дворе иногда гуляем.
Присели в дальнем углу.
