Заложат за галстук и давай носиться на машинах… Ты здорово ушиблась, Марге?
— Никакие это не шашлычники, — спокойно сказала Марге. — Один из них был Фантомас.
— А-а? Что это ты плетешь? — деланно рассмеялся я.
Марге посмотрела на меня, как на малолетнего врунишку, тряхнула головой, отвернулась и сняла туфлю.
— Скажите лучше, Кааро, как мне каблук приделать? — деловым тоном спросила она, Сморщив носик, она поставила туфлю на землю и подула, на свои ладони. Они были в ссадинах, ободраны до крови.
— Ужасно сожалею, — пробормотал я с искренним раскаянием, — что мне пришлось так грубо обойтись с тобой…
— Ты словно дитя малое, — сказала Марге. Она впервые сказала мне «ты».
Я не знал, что ей ответить. Сидел и смотрел в землю. На крупном песке со вчерашнего вечера остались следы грабель. До чего же было интересно их рассматривать. Они, право же, заслуживали пристального внимания, эти следы грабель.
За поворотом, за деревьями, на слух примерно метрах в трехстах, примерно возле автобусной остановки Икла, заводили мотоцикл. Я прислушался. Вполне возможно, это был «Ковровец». Вскоре сквозь сосны поплыл удаляющийся треск, звук поднимался и опускался, повторяя подъемы и спуски дороги, еще долго и нудно верещал этот одинокий мотоцикл, пока наконец не смолк; по-моему, к тому времени он уже достиг густого сосняка возле деревни Метсапооле.
Я ощупал ушибленный локоть. Марге деловито обследовала свои чулки. Им опять досталось.
К нам медленно приближалась подвода, которую тянул апатичный гнедой. На телеге, заваленной мешками, восседала пожилая супружеская пара. В мешках, очевидно, были парниковые огурцы. Нас ощупывали две пары любопытных глаз.
Я щелкнул пальцами, — любопытство сменилось изумленным испугом, лошадь продолжала лениво кивать головой, — а мы с Марге почти в тех же позах уже сидели на продолговатом, очень похожем на скамью, прибрежном камне где-то неподалеку от мола Хейнастеской гавани. Море плескалось, шелестело, энергично звенело, и там, вдалеке, вокруг фундамента маяка, бились маленькие частые волны, над мелководьем скользили и взмывали вверх прожорливые чайки.
— Слушай-ка, твой зонтик остался там, — вспомнил я.
— Пускай остается, — сказала Марге.
Я встал, снял плащ, вытряс карманы, положил в жестяную коробочку все, что следовало, только один кирпично-красный осколочек сунул в карман брюк. Затем сбросил с себя и пиджак, стянул шапочку, развязал галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, закатал рукава и поплелся по замусоренному и изрытому песку к воде. Присев на корточки, я подождал приближения прозрачной волны, опустил ладони в воду — она была обжигающе холодной — и принялся умываться. Защипало виски, щеки и подбородок. Я почувствовал себя гораздо лучше. Да что, право, ерунда это все, просто небольшое дорожное происшествие, совершенные пустяки, А, в общем, чертовская неразбериха, подумал я и, зачерпнув новую пригоршню воды, промыл ободранный, начинающий синеть локоть. Потом потянулся украдкой и взглянул на свои водонепроницаемые часы. Они показывали XII. Я потряс рукой, XII исчезло, стрелки перескочили в правильное положение. Было около четырех.
Сквозь редкие сосны прямо в глаза сверкал ярко-красный полукруг солнца. Сидящая Марге рисовалась на красном фоне тонким черным силуэтом.
Сощурившись, я опустился рядом.
Марге сидела уткнувшись головой в колени. Темно-каштановые волосы свисали почти до самого песка. Она была босиком, ноги покрыты гусиной кожей.
Поверх плаща-болоньи, который она сняла, лежала полуоткрытая сумочка, из нее выглядывал кусочек чулка.
Мне кое-что вспомнилось.
Вдруг Марге выпрямилась.
— Отвернись на минутку, — сказала она.
И вот она уже бежала к морю. На ней был красно-белый купальник. Она смело вошла в воду. От этого зрелища мне стало холодно. А Марге шла все дальше. Когда волны смочили купальник, она опустилась на корточки, посидела немного по шею в воде, несколько раз плеснула себе в лицо, быстро встала и не спеша вернулась назад. Однако на берегу она не выдержала и стала прыгать, стуча зубами, губы были синие, но улыбались.
— Неужели в море всегда такая холодная вода? — спросила она, подбежав ко мне.
— Ты с ума сошла, — сказал я.
— А вот и нет, — ответила Марге, стуча зубами. — Я, уходя из дому, так торопилась, что не успела толком переодеться и осталась в купальнике. А вообще, если хочешь знать, я за всю свою жизнь только четыре раза была на море. Я ведь плавать не умею.
— Совсем спятила девка! — возмутился я.
Марге захохотала, взяла одежду и отбежала в сторону.
— А знаешь, а знаешь, а знаешь, когда вода по колено, даже учигр не может утонуть, — сквозь смех болтала она где-то сзади.
Я почесал в затылке. Потом вспомнил ее слова о том, что она и переодеться толком не успела. И еще одну вещь вспомнил. Мне бы догадаться об этом еще перед зеркалом в гардеробе «Чистоплотного Слона». Подавив некое смешанное чувство смущения и угрызений совести, я щелкнул пальцами.
Вскоре Марге вернулась. Теперь она не смеялась. Краем глаза я покосился на ее влажные лодыжки, к которым пристали мелкие песчинки. Мокрый купальник шлепнулся на траву возле плаща.
— Спасибо, — сказала Марге. — Вы очень любезны.
— Чего-чего?.. Ты о чем? — притворился я непонимающим.
— Ты на меня смотрел, — тихо и серьезно сказала Марге.
— Не знаю, а что?
— Ты на меня смотрел, потому что иначе это все не было бы мне в самый раз.
И она быстрым движением дотронулась до своих бедер и груди.
В чертовски затруднительное положение она меня поставила. С одной стороны, как хорошо воспитанный человек, я знал, что интимные предметы туалета, особенно белье, можно дарить только очень близким людям; с другой стороны, не могла же она оставаться в мокром купальнике.
— Там, — махнул я рукой в направлении кучки одежды Марге, — твои туфли. Каблук на месте, вот так вот. И чулки целые. И вообще, кончим этот разговор.
— Ладно, кончим. Спасибо, Кааро.
Она села рядом.
Я смотрел на море и пытался беззаботно насвистывать. Но тут же вынужден был это прекратить, моя растерянность все больше усиливалась — мне хотелось свистеть пресловутую арию «Смейся, паяц».
— Это самое… ну… видишь, вот уже и утро наступило, — заговорил я после довольно длинной паузы.
— Кааро, — сказала Марге.
И я понял, что выхода нет. Ну просто-таки никакого, деваться мне совершенно некуда. Предстоял серьезный разговор. Да еще какой серьезный. Это было видно по лицу Марге и слышно по голосу.
16
— Ты мне много раз говорил и даже подчеркивал, — сказала Марге, отбрасывая назад волосы теперь уже таким знакомым мне движением головы, — что вообще совершенно невозможно, чтобы волшебники и учигры и все прочие — я не знаю, кто, но, наверное, есть и какие-то еще, а? — чтобы они могли предпринять нечто совместно. Если это так, то это ужасно грустно, несправедливо и неправильно. Ибо мы… (да, она произнесла «мы», произнесла как нечто само собой разумеющееся)… своего рода обособленность, тайность — кажется, есть такое слово? — непостижимость для всех остальных людей и даже друг для
