Снег представил себе такую мисс Макгонагалл — высокую, сухую, узколицую, в тяжеленных круглых очках, линзы из телескопа; они шли по коридорам мэрии, и везде висели фотографии гор — ближе к редакции из цветных они стали чёрно-белыми и охристыми; а возле двери с табличкой «Редакция 'Арклоу пост'» висели в резных красных рамках гравюры — настоящие драгоценности; Снег залюбовался; Луций пихнул его в ребро; в полумраке коридора лицо его опять стало юным. «Что же это за наваждение? — размышлял Снег. — Мерлином пахнет»; и они вошли в редакцию; на секунду Снегу показалось, что он у себя дома, в их с Максом квартире, — так всё было затянуто сигаретным дымом; «Эсме, открой окно! Немедленно! А то пожарных вызову!» — закричал Луций; кто-то из смога засмеялся, совсем по-девчачьи; окно открылось, и дым ушел в горы; а Снег увидел очень уютную комнату, квадратную, с высоким потолком, всю в полочках, стеллажах, как в IKEA, — и коробки разноцветные на них, папки, кубки, фотографии в рамочках; у окна стоял письменный стол, которому исполнилось лет сто, но антикварным он не выглядел — никто его не берёг: он был весь в наклейках, в пятнах от горячих кружек, разрисованный; это был рабочий стол- тяжеловоз; на нем гудел компьютер и стоял маленький, в форме бокала для вина, аквариум, в котором задумчиво плавала туда-сюда, будто ходила по комнате, размышляя над рифмой, золотая рыбка; а пол весь в бумагах, смятых и факсовых; занавесок на окне не оказалось, только кремовые тканевые жалюзи; а подоконник забит кактусами; повсюду теснились мягкие, обитые чёрным и красным бархатом стулья; правда, на большей части из них тоже лежали бумаги.
— Привет, Эсме, ну ты заработалась, — сказал Луций женщине за столом; вместо офисного крутящегося серого стула у неё было кресло — настоящее, с резной спинкой, с львиными лапами- подлокотниками; Снег заочно её полюбил. На столе стояли: принтер с вылезшими, напечатанными листами, портативная пишущая машинка, из которой тоже торчали листы, до кучи тамблер из «Старбакса» в кофейные зёрна и мешковину, печати таможенные и снова кактусы. И целая коллекция пепельниц, будто их кто потихоньку собирал: из янтаря с погибшими насекомыми, с рисунком Альфреда Мухи, красная сердечком, литая серебряная…
— Привет. Луций, ну ты кудахчешь, как мамаша, — женщина за столом была в очках, но поднятых на лоб — красная оправа; тёмные вьющиеся волосы собраны в хвост, который вот-вот рассыплется; ни грамма косметики; зелёные глаза, чёрные брови, ресницы — точно нарисованные; яркие губы; курносый нос, веснушки; она была хороша, хоть и годилась Снегу в матери; в чёрном платье, хорошем, трикотажном, облегающем, и в красных туфлях на каблуках, которые просто валялись под столом, а ноги она поставила на них сверху — ножки в чёрных чулках; Снег почему-то не сомневался, что это чулки, причём на поясе. — Вы Снег Рафаэль?
— Да, — ответил он, рассматривая хаос.
— Есть хотите? Они вас там, на совещании, голодом заморили, небось.
— Я выпил чаю с печеньем, спасибо, — сказал Снег.
— А у меня есть кофе, отличный, финский, с карамелью, мм?
— Ну давайте.
Она надела туфли и стала творить кофе — кофе был в яркой банке, с «Поцелуем» Климта, а кружка ему досталась высокая, чёрная, с рисунком Бердслея.
— У меня дочь художница, так что вы не удивляйтесь, она собирает предметы домашнего обихода с принтами известных художников, — догадалась Эсме Патту. — Итак, ваши впечатления?
— От Арклоу? Будто все всё знают, но молчат. Знаете, викторианский роман. Об убийстве принца Эдди, завуалированном под смерть от инфлюэнцы.
— Хорошо, — сказала она, села в кресло, опять скинула туфли, — тебе, Луций, я не предлагаю, если захочешь, сам себе нальёшь, знаешь, где что стоит. Почти верно. Я помню, когда я училась в школе — я была ужасно влюблена, и тоже что-то вокруг происходило, — кто-то из старшеклассников покончил с собой; двое — мальчик и девочка — они были незнакомы; но все решили, что между ними что-то было; Ромео и Джульетта такие… и по радио школьному всё время заказывали «Don't fear the Reaper» в исполнении The Mutton Birds… вы садитесь, скиньте что-нибудь на пол просто.
— А я этого не помню, — сказал Луций; он не садился; смотрел на содержимое полок, будто что-то искал; или просто как в музее: что же это… а, помпейская вазочка, вернее, кусок…
— Ну, ты тогда только и знал, что листать учебники по математике… — Снег понял, в кого была влюблена тогда Эсме, но она всё равно пояснила: — Мы учились с Луцием в одном классе; Луций собирался стать инженером; но он свой талант променял… на вечную молодость…
— Я и есть инженер, — ответил Луций сердито; тут в дверь постучали.
— Мам, можно? — нежный девичий голос; таким обычно озвучивают принцесс в диснеевских мультфильмах — зачарованных принцесс.
— Входи, золотко, — ив комнату вошла чудесная девушка — будто снежинка влетела: белая кожа, бледно-розовые губы, зелёные глаза, белый капюшон; в комнате запахло персиками; она вела на поводке заснеженного чау-чау; Эсме сразу же сорвалась с места, закурлыкала, стала обниматься с собакой; девушка же смотрела на Снега, не отрываясь, будто он приснился ей накануне; «здравствуй, Перл», — сказал Луций, и тогда девушка моргнула, отвела дивные глаза: «здравствуйте, мистер Орсини».
— Знакомьтесь, — Эсме подняла морду чау-чау, — это моя большая радость, Джун; а это — жемчужина моего сердца, моя дочь Перл. А это мистер Снег Рафаэль, следователь.
Девушка сняла пушистую белую перчатку, протянула Снегу руку — маленькую, с розовыми ноготками; совсем детскую; тёплую-тёплую, будто только что грелась у костра; Снег пожал её.
— Перл работает преподавателем в детской художественной школе, — продолжала представление Эсме, — а ещё рисует декорации для местного театра «Песочные часы»; и вообще, театр — наполовину её творение…
— Мам, я им просто раскрасила стены, — сказала Перл; покраснела — словно роза расцвела.
— Ну конечно, по твоим эскизам сделаны вся мебель и витражи; и афиши ты им рисуешь, и программки…
— Ох, мама…
— Кстати, о театре! Луций, у меня два билета на сегодняшнее представление; не хочешь сходить с Перл?
— Я же не хожу никуда по вечерам, — отозвался мэр; он тоже наклонился погладить собаку, но Джун зарычала и отпрянула.
— Ах, нуда… у тебя же жена… — и в воздухе повисло что-то тяжёлое; будто воздух выгорал.
— Да, — сказал Луций.
— Может быть, тогда вы, Снег, сходите с Перл?
— В театр? Мне уже много рассказывали про ваш театр… хорошего… я даже почти захотел пойти… я просто не люблю театр. Я чувствую себя обычно очень одиноким… будто я единственный чего-то не понимаю; ну, я обычно и не понимаю; может, мне не повезло с постановками: однажды в зал кидались коробками со сцены; это было кошмарно.
— Коробками там точно никто не кидается; мармеладом один раз было… Ну а если вам будет скучно, Перл вас будет веселить; она обожает есть конфеты и складывать из программок и фантиков оригами. Но, я думаю, скучно вам не будет; сегодня чудесный спектакль — «Трое и река»; это мюзикл о радио; Луций, подумай… ты же обожаешь мюзиклы; а вы, Снег?
Перл смотрела в пол, как и Луций; «она очень шумная, — подумал Снег, — и они стесняются Эсме, будто не оправдали её надежд; будто она хранит их секреты в какой-нибудь цветной банке и иногда показывает краешек, пёстрый, блестящий, чтобы сделать им больно…»
— Я тоже люблю мюзиклы; я схожу, ладно; не могу устоять перед халявными конфетами.
— Шоколадными, — тихо вставила Перл, скрывая улыбку ладошкой.
— А после приходите ко мне в гости, на ужин, и обо всём расскажете, — сказал неожиданно Луций.
— Спою и станцую, — Снег сделал коронное движение Элвиса Пресли — бёдрами в стороны; Луций улыбнулся, — я сейчас в морг, а потом… в ваш театр принято ходить в…
— В джинсах, — сказала Перл. — Так что вы уже отлично выглядите; правда, «морг» звучит ужасно.
— Я переоденусь.
