— Макс? — сказала женщина.
— Да, — он оглянулся, небрежно, осторожно; шоколадная глазурь важнее всего.
— Ты Макс?
— О господи, — сказал Макс раздражённо. — Да, я Макс. А вы кто? И где Снег? Куда вы дели его? Съели?
— Я здесь, Макс, — Снег вышел из-за женщины, показался, ему было жутковато, как в тёмном переулке.
— Ты тесто бросил.
— Я…
— Здравствуй, Марианна, ты всё-таки решила вернуться, — Евгения стояла на пороге кухни, в пеньюаре, больше похожем на свадебное платье: белый, в кружевах, со шлейфом и фру-фру; в руках держала чашку из-под шоколада. — Услышала запах глазури, подумала: а не хотят ли Макс со Снегом испечь шоколадных кексов? Спущусь-ка я к ним, может, орехов потру, потолку карамелек, поболтаю о Вермеере. А тут Марианна приехала — какой сюрприз; как всегда, открываешь бутылку, думаешь, там вино, а там — джинн. Макс, знакомься, это Марианна; не знаю, какая у неё сейчас фамилия, выходила ли она замуж, придумывала ли себе псевдоним — она же актриса, но, когда мы виделись в последний раз, она ещё была Дюран де Моранжа; твоя мама, Макс, твоя непутёвая мама.
— Конечно, сразу «непутёвая», кто б мне позволил быть хорошей, если меня уже придумали и нарисовали? — вспыхнула женщина. Она сняла шляпу, волосы у неё оказались светлыми, сверкающими, как пишут в романах — золотыми; и заплетены в две толстые косы, обвивающие голову; казалось, что у неё на голове корона, венец, как у русских царей; села на стул, расстегнула пальто, они начали ругаться с бабушкой; Евгения сказала про письма, какие они жестокие и несправедливые, что от них можно было сойти с ума, а Марианна — о том, что она была одинока, мать её бросила, хотя могла пожалеть, и ей пришлось стать жестокой, а чего она хотела? Благодарности? И Снег понял, что их жизнь с Максом закончилась и началась совсем другая, ещё чья-то, и пошёл в свою комнату; «о господи, — подумал, — это же её комната бывшая, наверное, она здесь поселится, сразу увидит, что тут кто-то жил, всё раскурочил, быстро собирать вещи и уходить». Но вещей было много: Снег натащил их, не думая об отъезде, а думая о том, что они нужны, — и те не помещались в рюкзак, а ещё ноты внизу остались, и книги…
— Уходишь? — Макс стоял, прислонившись к косяку, на лице его, тонком, прозрачном, читалось отчаяние.
— Ну да, — сказал Снег, наваливаясь на вещи всей тяжестью, чтоб утрамбовывались. — Я это… за книгами попозже зайду.
— Я тебе в школу их принесу. И Маклахлана тоже, — в его голосе звучала такая тоска, будто ему надо уезжать на край света, где солнце только раз в году, хотя Макс тоже сразу понял, что Снегу здесь оставаться нельзя.
— Прости. Кексов не сготовили.
— А ты при чём? Это ты прости, — Макс стал ему помогать наваливаться на вещи.
— Она красивая.
— Кто?
— Твоя мама. Ты её видел до сегодняшнего дня?
— Нет.
— Пипец, — в рюкзаке что-то хрустнуло, но вещи вдруг ушли вниз, и Снег быстро затянул завязки. — И что ты теперь будешь делать? Знакомиться?
Макс пожал плечами. «Она почему-то приняла меня за тебя, хотя вы похожи», — хотел сказать Снег, но не стал; Макс его проводил, точно Снег шёл по замку в первый раз, много-много лестниц, много-много пустых комнат, где только эхо и тишина и привидения; «пока», — сказал Макс и закрыл за Снегом дверь.
— Он красивый, — вдруг раздался голос сзади. Макс оглянулся. Марианна стояла и смотрела на него, и улыбалась, она всё ещё была в пальто, держала в руках перчатки.
— Кто? — тупо спросил Макс.
— Твой друг. Снег? Какое странное имя.
— Его родители — хиппи, у них в семье всех так зовут: Облачко, Луг, Капелька, Снег…
— Как открытки с видами или сборник дешёвых стихов.
— Гм, — Макс понял, что ему нехорошо, неуютно, словно укачало. Он вернулся на кухню, доделал кексы, попробовал первый — отрава, выкинул всё в ведро; потом опять вышел в холл. Она всё ещё стояла и смотрела на дверь, в которую ушёл Снег.
— Вы будете у нас жить?
— Да, — ответила она, — почему бы и нет, милый Макс? Ведь я родилась в этом замке. А ты нет.
— Я отнесу тогда ваши вещи в вашу комнату? Ваша — это ведь та, розовая? С клавесином?
— Да, — она удивилась. — Ты отнесёшь мои вещи? И ты готовишь… В доме нет слуг? Она использует тебя вместо слуг?
Господи-боже-мой, — произнёс Макс слитно; так говорила бабушка, когда сильно раздражалась, вот и он тоже; но взял гигантский чемодан, отволок его наверх, по пути, который знал наизусть уже, поставил, она вошла в комнату следом.
— В комнате кто-то жил. Этот твой друг? Я не сержусь, ты ведь не мог предположить, что я приеду. Это хорошо даже, не придётся дышать пылью. А как ты познакомился с ним?
— Мы учимся в одном классе.
— А, ты пригласил его на каникулы…
— Нет, у нас не каникулы, с чего вы взяли?
— Но ты же дома. В частных школах отпускают только на каникулы. Где ты учишься? В Англии?
— Нет, — Макс даже засмеялся — Джерри хихикнул. — Нет, я учусь здесь, в городке, внизу.
— О нет, — Марианна села в кресло у камина, опустила руки на колени, сжала их крепко, будто из них что-то пыталось убежать, упасть. — Тебе там нравится?
— Да, — сказал Макс. — Мне там нравится. Чаю хотите?
Она кивнула. Он спустился в кухню, согрел чаю, отнёс сначала бабушке, потом Марианне — не стучался, не заходил, боялся: вот, начнут сейчас говорить, — просто оставил подносы, вернулся, сел у камина, налил чаю себе, и пил, и смотрел на огонь. Иногда Снег писал рок — обычные песни, на три минуты, радиоформат; кто-то ломает себе жизнь, чтобы написать хоть одну, а Снег делал их как дети на пляже куличи из мокрого песка — поиграть; как пишешь дневник, для себя, никто ж не читает дневники как шедевр; заурядные дела и чувства; и однажды спел Максу одну, «это типа про дружбу, про силу», — сказал, ему было стыдно за чувства, но он все-таки сыграл, спел — аккомпанируя одной рукой, быстро-быстро, а пальцы, как на фотографии, — смазывались: «…заставить петь реки, ловить ветра — мы можем, нас много: нас ты и я» — были там слова; ну вот, а теперь Макс опять остался один. Мало того, в его замке поселился чужой и насколько чужой опасен, и что против него действенно — серебряные пули, ругательства, молитва или мышьяк — неизвестно.
Распорядок жизни он не поменял: встал рано утром, умылся, оделся — зелёно-серая толстовка с надписью «Солдат мира», серые джинсы, серые кроссовки; покидал книги в рюкзак, пошёл на кухню готовить блинчики с джемом. Через пару блинчиков услышал шорох пеньюара — понял, что не может угадать, бабушка это или мама; «мама», — подумал он впервые слово, словно новый латинский глагол, формы спряжения; оглянулся: это и вправду была Марианна; «привет», — сказала она тихо, робко, будто не в кухню зашла, а в комнату больного и только-только заснувшего после болей человека. «Здрасте», — ответил Макс и вернулся к своим блинчикам. Потом опять оглянулся: «хотите?» Она кивнула. Он поставил чай, положил на тарелку штук пять, полил абрикосовым джемом. «Или вы клубничный любите?» «нет, нет, всё в порядке, выглядит очень аппетитно»; «блин, разговаривает как в кино, в сериале», — подумал Макс.
— В какой комнате ты живёшь?
Макс посмотрел на время: он ещё успевает отнести бабушке наверх завтрак и быстро-быстро сам поесть.
