брёвен, провела пальцем — гладкие, точно лакированные; как много здесь цвета, запаха и прикосновений. Забор кончился, ворота оказались открыты: видно, здесь никого не боялись. Двор был чистый, хороший, посыпан соломой; словно пол; гуляли куры, рыжие и чёрные; посреди и вправду стоял колодец; к Клавдии подбежала большая пушистая рыжая собака. «Привет», — сказала Клавдия, протянула руку вверх ладонью: видишь, какая маленькая, бояться нечего; собака внимательно посмотрела, обнюхала, коротко тявкнула, словно позвала; «кто там, Ред?» — ответил женский голос, молодой, звонкий; из одного из сараев вышла женщина; Клавдия обрадовалась, что их одежда похожа: суконная клетчатая юбка, корсет, рубашка белая, с широкими рукавами, полосатые чулки, ботинки тупоносые, на широких низких каблуках; женщина была красивой, румяной, рыжей — под стать своему хозяйству.
— Кто вы? — спросила она приветливо, в руках у неё было деревянное ведро.
— Меня зовут Клавдия, я ищу работу.
— Работу? А что вы умеете делать?
— Что скажете. Если чего-то не умею, научусь.
Девушка улыбнулась, оглядела Клавдию с ног до головы.
— Вы не из наших мест.
— Как вы догадались?
— У нас юбки других цветов носят. И корсет шнуруют по-другому. Мне нравится, как у вас. Откуда вы, Клавдия? Извините, что спрашиваю, вот Ред вам доверяет…
— Я понимаю. Я оттуда, с востока, мои мама и сестра, — «здесь недавно была война, — подумала Клавдия, — я могу сказать что угодно, и прозвучит правдоподобно», — они… — сглотнула и сказала правду: — Когда-нибудь мы свидимся…
— Понимаю, — кивнула девушка, — простите. Мой брат не вернулся с войны, а он был чуть старше нашего принца. Меня зовут Хлоя. Нам действительно нужна служанка. Мы делаем сыр, вино, так что ещё одна пара рук лишней не будет. Тем более что с каждым днём всё тяжелее: эта осень бесконечная…
— Осень?
— А, вы не из наших краёв. Наша осень длится уже третий год — с тех пор как наш принц Лукаш вернулся из путешествия; искал какую-то принцессу, вернулся совсем больным, чтоб этой принцессе пусто было; одни говорят, околдовали его; другие говорят, что это проделки изгнанника Корнелиса, колдуна- ворона; наш принц должен был стать надеждой новой эпохи, первым королём после войны, а он слёг и не встаёт, ни живой ни мёртвый; никакие отвары, заклятия не помогают. Он вернулся, когда у нас стояла осень; осень так и осталась. Я уже не помню запаха яблонь и роз, — Хлоя вздохнула. — Пойдёмте, познакомлю вас с моей семьёй и со слугами.
У нас прошло только лето, а здесь — три года; Мариус не сказал ничего про осень, хотел, чтобы я увидела сама; наверное, надо было сразу идти в город, в столицу, просить аудиенции у принца; но Клавдия никуда не пошла, осталась жить на хуторе у семьи Эмбарж; Клавдии они понравились: все рыжие и весёлые, звонкоголосые; «эй, ты где?» — кричали они друг Другу из комнаты в комнату; отец, Анжей, его вторая жена, Лисбет, приходившаяся Хлое мачехой, — но у них, вопреки сказкам, были отличные отношения; «мама умерла, когда стоял Мрак, — рассказала Хлоя, — был ещё брат, Эммер, но он погиб, сражаясь за Свет»; Хлоя показала его портрет — хороший, словно фотография: молодой парень, рыжий, конечно, зеленоглазый, красивый, как старинный маленький городок в горах, красовался на холме, улыбался, в руках у него был лук, за спиной — колчан со стрелами; зелёный плащ; «настоящий арчетовец, — подумала Клавдия, — я бы в него влюбилась, точно». «Ты ненавидишь Мрак?» — спросила Клавдия; «нет, — ответила Хлоя, — знаешь, однажды я шла по лесу; я была тогда совсем маленькой, только училась готовить и вышивать; я собирала цветы, самые ароматные, чтобы засушить, положить в подушку и спать хорошо; как вдруг в лесу, на поляне, полной самых красивых цветов — таких синих, тёмных, бархатных, — увидела мальчика; у нас такие не идут на войну, а у Мрака идут — они с детства учатся воевать; он был из них, людей Ночи: весь в чёрном, только воротник и манжеты белые, тонкие руки, ноги, тонкое лицо, неясное, нечёткое, меняющееся под взглядом, словно лунный свет, и серебристые волосы; он был ранен, истекал кровью, умирал, и я увидела, что кровь у него красная, как у меня; он тихонечко стонал, будто ему снился плохой сон, и мял цветы руками, а потом вдруг замолчал, открыл глаза, огромные, чёрные, без дна, поднёс руки к лицу, понюхал их — они были все в соке травы — и сказал, и я поняла, что он увидел меня, знал, что я здесь, — он сказал: «как они прекрасны, в моей стране нет цветов…» Я не могу их ненавидеть, — сказала Хлоя, — хоть они и убили моего брата, и прихватили душу нашего прекрасного принца».
Это была страна легенд, страна историй; место, из которого не уйти. Клавдия поняла, что не уйдёт, даже если никогда не осмелится прийти к Лукашу, и осень будет длиться вечность — всю её жизнь. Она училась готовить: сладкие каши на завтрак, кексы, сбитни, варенье — ягоды и фрукты покупали в других странах Менильена; фаршированных уток и гусей; паштеты и рагу; мыла посуду и полы, носила воду, стирала, гладила, ухаживала за скотиной, доила коров — простые и волшебные вещи. Училась шить и вязать, и даже плести кружева и ткать полотно, заводить тесто, и вести долгие разговоры осенними синими вечерами; Эмбарж не делали разницы между собой и слугами: все садились за стол вместе, все говорили друг другу «ты», помогали друг другу; Хлоя полюбила Клавдию, иногда прибегала к ней ночью, залазила в кровать, рассказывала что-нибудь девичье; а потом они спали в обнимку. Хлоя даже научила Клавдию колдовать; «у меня не получится», — говорила Клавдия; «почему, — не понимала Хлоя, — это же просто, это как счёт и чтение»; и Клавдия действительно заучила несколько заклинаний: чтобы бельё быстрее сохло, чтобы не пошёл или пошёл дождь, подул или не подул ветер, чтобы тесто быстрее поднялось; ну и конечно же, чтобы кожа была нежнее шёлка, глаза блестели, губы и щёки сияли, а руки и ноги не гудели так после целого рабочего дня. И ещё лечебные отвары — это нравилось Клавдии больше всего, только травы тоже были привозные, и Хлоя переживала, что сила не та: вот если собирать их самой, на лугах, приговаривая, напевая…
У Клавдии была своя комната — маленькая, будто на чердаке или келья; стены обшиты деревом, светлым, бледно-золотым; из такого же дерева была сделана мебель: кровать с занавесками, маленький столик с тазом для умывания, несколько табуреток, шкафчик, полный белья, разноцветных юбок и полосатых чулок, и кресло-качалка у окна; окно выходило в сад, сейчас голый, но летом — «когда-нибудь же придёт лето, — говорили в поместье, — о, как хорош наш сад летом, хорош, как влюблённая впервые и сразу взаимно девушка». Постель пахла сухими цветами; и одеяло лоскутное; над столиком — зеркало, в которое Клавдия смотрела редко, но, когда смотрела, понимала, что хороша, как сад, и всегда улыбалась своему отражению. Ей казалось, что она опять у дедушки, только та комната была красной, а эта — золотая; ещё одна раковина; «я никогда не выйду наружу». Как прекрасен Менильен; Клавдия гуляла по уже родным лугам и лесам, но ни разу не поворачивала к башне — зачем? Менильен проник в её кровь, сказка, янтарь, мёд, ей казалось, что она родилась здесь — здесь, в Средиземье, Шире и Нарнии. Сколько минуло лет или недель — она не знала; здесь был свой календарь, но осень сбивала всех с толку, и иногда за столом спорили, прошёл уже праздник Воды или ещё впереди…
— Клавдия, надо испечь пирог, не просто пирог — самый лучший пирог, ведь скоро праздник, — сказала однажды утром Хлоя.
— Опять? Как у вас любят праздники. Что на этот раз?
— День рождения принца Лукаша. Все незамужние девушки в стране, принцессы и служанки, пекут пироги в день рождения принца, если принц не женат, и отправляют их во дворец. Ты ведь не замужем? — засмеялась. — Этому обычаю уже тысяча лет. Его отцу пекли пироги, его дедушке, его прадедушке, его прапрадедушке — хоть война в Менильене, хоть осень.
— И принц ест все эти пироги? Толстенькие, должно быть, у вас наследники престола.
— Нет, что ты. Какая ты смешная. Принц выбирает один на вид — и если ему понравится и его вкус, то он приглашает девушку во дворец, танцует с ней, ужинает, даёт приданое. Ах, сколько ни колдовала, мой пирог ни разу не выбрали.
— А ты хотела бы?
— Конечно! Принц Лукаш такая душка.
— Ты же говоришь, он покойник почти.
