чувство.
— А ты что-нибудь знаешь?
— Вы могли бы приехать сюда — вы и тот, другой?
— Сегодня мы будем в ваших краях. Может, задержимся, но попозже приедем.
— И никто не узнает, что вы здесь были, правда?
— Ну да, все останется между нами, — обещает Малин, а сама думает: «Это, конечно, зависит от того, что ты скажешь».
И сама поражается тому, с какой легкостью лжет молодому человеку, когда дело касается расследования, ее главной цели. Самой бы ей страшно не понравилось, если бы кто-нибудь так обошелся с нею. Тем не менее она повторяет:
— Это останется между нами.
— О’кей.
В трубке раздается щелчок. Она ловит вопросительный взгляд Зака, сидящего по другую сторону стола.
— Кто это?
— Помнишь Фредрика Уннинга? Подростка за видеоигрой в той богатой хибаре?
— Он?
— Да, он хочет что-то рассказать, но сначала братья Мюрвалль. Или как ты думаешь?
— Семейка Мюрвалль, — соглашается Зак и кивает на дверь. — Интересно, что это такое на сердце у молодого Уннинга?
— Стоит перейти через дорогу, и цены на жилье падают на тридцать процентов, — говорит Зак, поворачивая возле пустынной автозаправочной станции на дорогу к группе домов, известной под названием Блосведрет.
Снаружи яростно трещит мороз, мечется во всеоружии своих градусов в порывах ветра, вздымая снег на мертвых сугробах; белая пыль прозрачными волнами омывает ветровое стекло.
— Черт, как дует! — говорит Малин.
— Даже небо белое.
— Зак, помолчи, закрой рот.
— Малин, я люблю, когда ты ругаешься, мне это нравится.
Жуткое место. Таково первое впечатление.
Все-таки хорошо иметь под боком Зака. Случись что — он сориентируется за доли секунды. Когда тот наркоман из Ламбухова вытащил свой шприц и приставил к ее горлу, она и глазом моргнуть не успела, как Зак ударил его по руке так, что тот выронил свое оружие. А потом Зак повалил наркомана и продолжил бить в живот.
Ей пришлось тогда схватить коллегу за руку, чтобы он остановился.
«Форс, не волнуйся, это будет выглядеть как пара обычных тумаков. С его стороны все серьезнее. Он хотел, черт возьми, убить тебя, а этого мы не могли допустить».
Новый порыв ветра, еще сильнее прежнего.
— Удивительно, ведь по дороге сюда почти не дуло. Что случилось?
— Блосведрет — Бермудский треугольник. Здесь может случиться что угодно.
Одна-единственная улица — Блосстиген.
По одну сторону дороги — красный деревянный дом, по другую — гараж и мастерская. Еще один дом — кирпичный, жалюзи подняты. Большое белое здание впереди, в самом конце улицы, почти не видно сквозь метель.
В домах, не принадлежащих семье Мюрвалль, тихо: очевидно, все на работе. Часы на инструментальной панели показывают половину двенадцатого, скоро время обеда, и Малин чувствует, как сжимается желудок.
Еды, но, пожалуйста, только не кофе.
Братья Мюрвалль живут по соседству, в двух последних деревянных домах и кирпичном. Белая вилла принадлежит их матери. В окнах деревянных домов темно, возле них валяются разбитые автомобили, наполовину обледенелые и припорошенные снегом. Но в кирпичном доме за шторами свет. Черная железная ограда, ветхая и гнутая, качается под порывами ветра. Напротив тяжелые ржавые железные двери мастерской, перед которой стоит «рейнджровер», старая модель.
Зак останавливает машину.
— Дом Адама.
— Позвоним.
Они застегивают куртки, выходят из машины. Здесь разбитых автомобилей еще больше, но они не такие, как у Янне. Эти брошены на произвол судьбы, и нет любящей руки, которая могла бы о них позаботиться. У входа в гараж зеленая «шкода»-пикап. Зак заглядывает в погрузочную платформу, разгребает снег перчаткой, качая головой.
Порывы ветра, не поддающиеся никакому описанию — озлобленные, мощные, дышат арктическим холодом, который легко и словно с насмешкой проникает сквозь ткань куртки и шерстяное полотно свитера.
Песок на бетонной лестнице. Звонок не работает. Зак барабанит в дверь, но все тихо.
Малин заглядывает в дом сквозь зеленое стекло и различает слабые контуры предметов в прихожей, детскую одежду, игрушки, оружие. Кругом беспорядок.
— Никого нет дома.
— Должно быть, они на работе, — предполагает Малин.
— Вероятно, стали честными людьми, — кивает Зак.
— Странно, — замечает Малин. — Тебе не кажется, что дома каким-то образом связаны друг с другом?
— Все они — одно целое. Даже не в материальном смысле. Если у домов бывают души, то у всех у них душа общая.
— Пойдем к жилищу матери.
Деревянная вилла находится в каких-нибудь семидесяти пяти метрах вниз по дороге, но невозможно что-то различить, кроме контуров фасада и белого дерева, тут и там мерцающего в окружающей белизне.
Приближаясь, они видят сквозь слабеющую пургу и морозную дымку целый яблоневый сад. Черные ветви высоких деревьев качаются на ветру, топорщась в разные стороны, и Малин втягивает в себя воздух, пытаясь почувствовать весенний запах цветущих деревьев и аромат яблок позднего лета.
Но этот мир не имеет запаха.
Она открывает глаза.
Фасад дома осел, и кривое дерево, кажущееся изможденным, решительно сопротивляется смерти. Из окна льется свет.
— Мать семейства, похоже, дома, — говорит Зак.
— Да, — отвечает Малин, но больше сказать ничего не успевает.
Дверь белой виллы открывается, и появляется высокий мужчина — со щетиной по крайней мере недельной давности вокруг четко очерченного рта, одетый в зеленый рабочий комбинезон. Он стоит на крыльце и пристально смотрит на них.
— Кто вы, черт возьми? Попробуйте подойдите к дому — и я прострелю вам головы!
— Добро пожаловать в Блосведрет. — В улыбке Зака сквозит нетерпение.
— Мы из полиции.
Малин приближается к человеку на крыльце, протягивая удостоверение.
— Можно войти?
Теперь она их видит — семью, которая разглядывает гостей в окна белого дома: усталых женщин, детей разного возраста, закутанную в шаль даму с черными глазами, острым носом и прямыми прядями белых волос, падающими на прозрачные, словно стеклянные, щеки. Малин смотрит на лица за окном, и ей
