И, посмотрев на дочь долгим взглядом, направляется к двери.
Малин садится на край кровати. Юсефин подвигается, хотя в этом нет необходимости. Это та же девушка, которая качалась сегодня утром на качелях, однако ее как подменили.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Раны немного побаливают. Но доктор дала мне таблетки, так что теперь стало полегче.
— И ты ничего не помнишь?
— Нет, ничего. Кроме того, как я выехала на велосипеде из дома.
«Никакого велосипеда в парке обнаружено не было, — думает Малин. — Куда же он делся?»
— Ты должна была с кем-то встретиться?
— Нет. Я помню, как собиралась уезжать.
— Ты доехала до кинотеатра?
— Не знаю. — Юсефин качает головой. — Все словно смыто из памяти до того момента, как я очнулась здесь, когда доктор меня осматривала. И тут я увидела, что нахожусь в больнице.
«Меня она тоже не помнит, — отмечает Малин. — И того, что происходило утром в парке».
— Может, попробуешь вспомнить? — говорит она вслух. — Прошу тебя.
Девушка закрывает глаза, морщит лоб. Потом начинает смеяться. Открывает глаза, объясняет:
— Это как большой белый лист бумаги! Чисто теоретически я понимаю, что кто-то меня избил, но память — как чистый лист бумаги, и мне даже не страшно.
Она не хочет вспомнить.
Не может.
Организм защищается: прячет образы, голоса, звуки в дальний угол сознания, недосягаемый для наших мыслей.
Но воспоминания живут и прорастают там, царапают изнутри, посылая по всему телу почти незаметные волны, превращающиеся в боль, зажатость, сомнения и тревогу.
— Ты не помнишь, откуда эти раны? Или как кто-то тебя мыл?
— Не помню.
— А велосипед, что сталось с ним?
— Понятия не имею.
— Какой марки?
— Красный «Крессент» с тремя передачами.
— У тебя не было контактов с незнакомыми людьми в Интернете?
— Я таким не занимаюсь. Сидеть в чатах — скукотища.
Со стороны коридора раздается сильный стук в стену.
Малин ожидала этого. Секундой раньше Зак произнес такие слова:
— На вашу дочь напали, затем ей во влагалище ввели тупой предмет. По всей вероятности, это изнасилование.
И теперь Ульф Давидссон пинает стену, сжимает кулаки, бормочет что-то, чего Заку не разобрать. Биргитта Давидссон стоит рядом с мужем в полном молчании, неподвижным взглядом уставясь на дверь палаты.
— Но ведь она ничего не помнит, так что всего этого как будто не было, правда? — говорит она затем. — Как будто ничего не случилось, так ведь?
Ульф Давидссон приходит в себя, придвигается к жене, кладет руку ей на плечи.
— Вот именно, — подхватывает он. — Всего этого как бы и не было.
И вот семья в полном составе снова сидит перед ними на больничной койке.
Только что заданные вопросы висят в воздухе. Ответы витают вокруг, словно пылинки в луче света.
— Все разъехались, но мы решили этим летом остаться дома.
— Может быть, номер телефона подруги, с которой нам стоит поговорить?
— Да нет, подруг особо нет, так, приятельницы…
— Да, мы сидим в городе, копим деньги, чтобы зимой поехать в Таиланд.
— Я думаю, это не интересует…
— Бойфренд?
— Нет.
— Еще кто-нибудь, кто может иметь отношение к делу?
— Нет, никаких соображений.
— Понятия не имеем.
— Кто-нибудь из близких, родственников?
— Нет, — отвечает Ульф Давидссон. — Родственники живут далеко. И никто из них на такое не способен.
Две девушки. Тереса и Юсефин. И ни одна из них, кажется, не существует в реальности. Они как тени в летнем городе, невидимые и безымянные, почти взрослые, но расплывчатые, неясные, как дым отдаленных лесных пожаров.
Раздается стук в дверь, и она открывается еще до того, как кто-либо из них успевает ответить «Войдите».
Швабра с тряпкой. Гигантский чернокожий мужчина в тесном синем халате.
— Уборка, — заявляет он прежде, чем они успевают что-то возразить.
В коридоре, по пути к лифту, им попадается блондинка средних лет в оранжевой юбке.
Малин кладет палец на кнопку вызова лифта.
— Это, наверное, психолог, — бормочет Зак. — Как ты думаешь, ей удастся что-нибудь выудить?
— Надежды мало, — вздыхает Малин и думает: шансы раскрыть это дело у них появятся в том случае, если Юсефин Давидссон хоть что-нибудь вспомнит.
Или если найдется свидетель, который что-то видел, или Карин Юханнисон и ее коллеги по криминалистической лаборатории порадуют находками.
«Гипноз, — думает Малин. — Наверное, под гипнозом каждый может вспомнить все, что угодно».
9
Половина второго.
Вокруг Малин — дети, присягнувшие на верность «Макдоналдсу».
Сухой холодный воздух забирается в дыхательные пути и далее в легкие, шокирует организм, заставляет его протестовать и обороняться, хотя ощущение приятное. Яркие цвета, от которых рябит в глазах: желтый, голубой, зеленый. Клоун, кружочки с цифрами, чад из кухни.
Но здесь прохладно.
А я проголодалась.
Тонированные оконные стекла смягчают невыносимо яркий дневной свет, и можно снять солнечные очки — они окутывают реальность сумерками, которые я ненавижу. Но снаружи без солнечных очков не обойтись. Сегодня свет немилосердный — как лампа в глаза на допросе, лучи режут душу, словно остро наточенные ножи.
«Макдоналдс» у моста Браскенсбру, по ту сторону реки Стонгон, которая выходит к парку Юханнеслунд. Обычно Малин неохотно утоляет голод в сети этого всемирного спрута, но сегодня, после посещения больницы, они с Заком решают сделать исключение.
Перед детьми на столах «Хеппи мил».
Путь от главного входа в больницу до машины, оставленной на большой парковке на самом солнцепеке, заставил их усомниться в том, что при такой жаре вообще можно находиться на открытом
