— Малин, этим летом мы не приедем.
— Хорошо.
— Ты польешь цветы?
Тысячу раз отец задавал ей этот вопрос, и тысячу раз она отвечала «да». Но большинство цветов уже умерло.
Оставшиеся в живых она поставила в картонные коробки на полу в тенистой части гостиной, желая уберечь их от солнечных лучей и самой жестокой жары. Тем не менее днем в квартире так невыносимо душно и жарко, что хлорофилл в листьях бледнеет.
Большие горшки. Сухая земля, смоченная водой из лейки.
В квартире застыла атмосфера любви между родителями — любви как удачной сделки, как способа закрыться от мира.
«Почему среди этих вещей меня всегда охватывает такая тоска?» — думает Малин.
Вчера она не звонила Янне и Туве, и они не звонили ей.
Сидя на одной из обшарпанных деревянных скамеек на склоне за родительским домом, Малин вертит в руках мобильный телефон.
Пожарные. Загадочный мир подростков. Между поколениями — тысяча лет.
Янне. Палец на кнопке.
Тем временем острый луч света пробивается через крону дерева, и ей приходится пересесть подальше от фасада.
Дым в воздухе, едва ощутимый — видимо, огонь распространяется в сторону озера Роксен. Что же, и озеро Хюльтшён загорится? По-настоящему? Может водоем совсем испариться?
— Янне слушает.
Голос бодрый. На заднем плане — звуки ресторана.
— Малин, это ты?
— Да, я. Как у вас там дела?
— Отлично, мы обедаем. Тут у них такой дяденька жарит рыбу прямо у тебя на глазах. Туве это обожает.
Рыба? Обычно она не ест рыбы.
— А как ты? — спрашивает Янне.
— Я по-прежнему мучаюсь с этим делом, о котором тебе рассказывала в прошлый раз. Кстати, отчасти поэтому и звоню.
Тишина в трубке.
— А я-то чем могу тебе помочь?
Малин кратко обрисовывает состояние следствия, упоминает о вибраторе и о лесбийской версии.
— Так тебя интересует, знаю ли я кого-нибудь из пожарных, кто готов побеседовать с тобой и рассказать о местном лесбийском сообществе?
— Ну да, типа того.
— Вы тоже не свободны от предрассудков. Кстати, в своих рядах не искали?
— Видишь ли, это слишком тонкая материя. Но что тут поделаешь, если по городу бродит чертов насильник, к тому же весьма суровый. И еще одна девушка пропала. Один Бог ведает, что с ней.
Она рассказывает в нескольких словах о Тересе Эккевед — и что им на самом деле пока ничего не удалось выяснить. Совсем ничего.
Опять тишина.
— Понимаешь, Янне, это могло случиться и с Туве.
Поначалу он не отвечает, потом произносит:
— Поговори с Сульхаге у нас на станции. Я позвоню ей, она очень разумная и работает весь июль.
— Спасибо. Дашь мне поговорить с Туве?
— Она как раз убежала в номер, можешь перезвонить попозже?
Отключившись, Малин поворачивает лицо к солнцу, чтобы усталые черты оживились, чтобы лучи уничтожили ненавистные морщины, но уже после нескольких секунд жара становится невыносимой.
«Никто не властен остановить время, — думает Малин, поднимаясь со скамейки. — Ни я, ни Ты, если Ты есть где-то там, кем бы и чем бы Ты ни был».
Придерживаясь теневой стороны, Малин бредет к полицейскому управлению. Она волочит ноги, сандалии кажутся тяжелыми, асфальт липнет к подошвам. Думает под звук собственных шагов.
Изоляция ведет к ненависти, а та, в свою очередь, к насилию. Сексуальная изоляция — недобровольная.
Подростки иногда предпочитают остаться в стороне, или им кажется, что они добровольно выбирают изоляцию, но ни один взрослый человек не захочет оказаться ни при чем, стоять на обочине. С годами растет осознание того, что принадлежность к единству — это все. Ты, я, мы.
К чему принадлежу я?
«Развод — самая большая ошибка в моей жизни, — думает Малин. — Как мы могли, Янне? Несмотря на все это».
В пятистах метрах от этого места сидит за своим столом Даниэль Хёгфельдт, он распечатал тридцать-сорок статей обо всех изнасилованиях в городе и окрестностях за последние двадцать лет — все, что находится на слово «изнасилование» в компьютерном архиве газеты.
Разложенные статьи занимают всю площадь стола и представляют собой жутковатое зрелище. Кажется, город расположен на вулкане насилия против женщин. Большинство случаев произошло в семье, но есть и другие, которые почему-то кажутся еще отвратительнее: сумасшедшие, изголодавшиеся мужчины набрасываются на женщин в городских парках. Кстати, и на мужчин тоже — есть случай изнасилования мужчины в парке у железной дороги. Большинство преступлений раскрыто, но некоторые наверняка до сих пор бельмо в глазу у полиции: например, случай Марии Мюрвалль, по поводу которой у Малин заскок, и нашумевший случай с девушкой, которую изнасиловали и убили в двух шагах от дискотеки «Блю хевен». И еще несколько.
«Надо составить обзор нераскрытых случаев, — думает Даниэль. — Покопаться в них, прочитать все и написать леденящую душу серию статей о современной истории насилия в Линчёпинге. Развлекательное летнее чтиво.
Что-нибудь из этого наверняка получится.
Но что?
Чисто статистически Линчёпинг не хуже любого другого города, но и не лучше — этот факт, без сомнений, нанесет удар по приятным заблуждениям его жителей.
Ясно одно.
Существует насилие и сексуальный голод, о которых можно написать. Насилие и голод, которые прекрасно вписываются в адскую жару».
На несколько секунд Даниэль закрывает глаза. Слово «жара» заставляет его подумать о Малин — он задается вопросом, чем она сейчас занята. Но ясный образ не возникает, поэтому он открывает глаза и думает, что надо послать к черту все эти нераскрытые преступления. Лучше заглянуть еще дальше в глубь веков и рассказать, какие дьявольские события когда-то происходили в этой дыре.
Но пока нужно сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас.
Белая блузка Малин стала серой от пота. Надо держать еще одну про запас в раздевалке, а то плохо дело.
Здание полицейского управления расположено на холме, вокруг каменные дома — желтые четырехугольные коробки, измученные солнцем, уставшие от пыли, что поднимается от пересохшей земли.
Позади нее — университетская больница, одно из немногих мест в городе, где царит обычное
