убранство внутри светилось. Всё остальное между двумя заведениями — не считая зоомагазина и киоска с тортильями — было закрыто.
Но аромат «Бургер Кинг» влёк его (запах жареного мяса курился над крышей, его разносило ветром), он подошёл прямо к витрине. Заглянув внутрь, увидел, как другие едят — семьи, пары с детьми, одинокие души, всё тащили в рот картошку фри или тянули из соломинок напитки, пальцы хватали гамбургеры или несли подносы; они заказывали еду у кассы или сидели со своей едой, никто не обращал на него внимания, даже когда его ноги на мгновение подогнулись, тело наклонилось вперёд; опасаясь, что упадёт в обморок, он прислонился плечом к стеклу.
«Не падай, — думал он. — Не здесь…» Он мог видеть своё отражение; отклонившись на сантиметр от стекла, больше не глядел внутрь. Его отражение беспомощно подмигнуло ему. Он заметил одутловатость в лице, круги под глазами, ужасающую бледность плоти, отросшую щетину, которая покрывала подбородок и щёки. К своему удивлению, он осознал, что прошедшие пять дней изменили его внешность больше, чем его сознание: теперь он выглядел как пария или как один из бродяг, которых видел крадущимися по парку Миссии — взъерошенные и костлявые, со впалыми щеками.
Однако, его измождённая внешность не была зрелищем, которое его встревожило; в какой-то степени, пока он отталкивался от стекла, собирая оставшиеся силы, он был рад этой трансформации, испытывал определённое чувство свободы, маска отделяла его от школьного учителя с детским лицом, от кого-то, кто бреется каждое утро, причёсывает свои редеющие волосы, одевается подобающе. Глядя на это лицо в отражении, увидел совершенно другого человека — через две недели, думал он, борода станет густой и седой, волосы спутанными и грязными, он сможет бродить без страха, возможно, никто не увидит никакой разницы между ним и бездомными обитателями парка. До того он рискует, входя в «Бургер Кинг», несмотря на то, как искусительна еда и как сильно он нуждается в подпитке (его решение подстегнула молодая женщина, сидящая в соседней кабинке и читающая газету во время еды).
Он решительно двинулся прочь, к восточному рынку, — словно он чудом перенёсся за море, двигался мимо длинных проходов с корзиной для покупок, склоняясь над контейнерами с дынями, бамбуковыми ростками и свежим соевым творогом.
На некоторое время голод ослаб, успокоился, как ему показалось, от одного вида незнакомцев: мужчины и женщины, говорящие по-китайски или по-вьетнамски в отделе морепродуктов, азиатские студенты, укладывающие в тележки пакеты длиннозерного риса, узкоглазые детишки с карамельками за щеками, бегающие по проходам; никто из них не задержался, чтобы обратить внимание на измождённого белого, набирающего в сумку яблоки и груши: незнакомец среди незнакомцев, тянущийся к пакетикам сушёных кальмаров — закуска, которую он любил в школе, брал на пробу одно-два колечка у японских учеников.
Как странно, думал он, стать невидимкой для тех, кто сам везде выступает как невидимка, — их лица, глаза, непонятная речь струились неясными образами.
— Двае бу чи, не май бу майф да дое?
Шагая по тёмным проходам вечернего рынка, он чувствовал себя в Китае.
— Чё как дуо шоу чин?
Точно так же он мог шагать по району рынка в Пекине, вдыхать экзотические запахи: приправленные пряностями молодые побеги, горький чай, желчь, хризантемы, горячий соевый соус.
— Чё мо на мо квай ах?
Он словно побывал в тысяче миль от юго-западного «Бургер Кинг» — туристом, который заехал далеко от дома, стоящим у прилавка в Гонконге, говорящим кассиру-китайцу: «Я беру эти два», добавляя к своим покупкам ежедневную газету.
Покинув Кван и перейдя парковку, шагая по асфальту, освещённому жёлтым светом фонарей, протискиваясь к своему убежищу, он вернулся в знакомый мир — направился к парку с небольшой сумкой покупок, с газетой, свёрнутой под мышкой, руки сжимали яблоко, словно это был бейсбольный мяч. К тому времени, как он продолжил своё наблюдение, он съел три яблока, обгрыз до сердцевинки, затем выбросил. Теперь, сидя за столиком для пикников, он вонзил зубы в грушу (сушёных кальмаров приберёг для своей последней трапезы перед сном) и принялся следить за действиями у туалета.
Эта ночь была такой же, как и предыдущие, — мужчины входили и выходили, некоторые повторяли визит через несколько часов, но Поло не появился. И тем не менее он ждал, изучая каждую фигуру, каждого, кто неспешно входил и быстро выходил, гадая: не ты ли убил Рональда Джерома Банистера?
Был ли это ты?
Или ты?
Или ты?
Он высматривал мотоциклы.
Следил за переодетыми полицейскими, за полицейскими машинами, колесящими по парку.
Он молился о том, чтобы убийца снова на кого-нибудь напал, застрелил кого-то в другом парке, чтобы его поймали и чтобы он признался в своих преступлениях Росасу.
Иногда он представлял, как сам хватает убийцу, прижимает его к земле, вырубает ударом кулака и, наконец, притаскивает тело в кабинет Росаса и бросает перед шокированным детективом:
— Вот он, чёртов подонок!
Или же покажется Поло, перепуганный неожиданным появлением Джона перед ним, нисколько не польщённый.
— Ты должен помочь мне!
— Конечно…
— Они думают, что я убил Банистера.
— Я знаю…
— Ты скажешь им, что они ошибаются. Ты должен помочь.
— Конечно…
Однако в конечном итоге его фантазии об избавлении всегда увядали, и он оставался ни с чем. Тогда он испытывал отчаяние, сомневаясь, что Поло когда-нибудь снова сунется в парк Миссии. Он дал себе две недели. Две недели ожидания, четырнадцать дней слежки за туалетом — после этого он расширит поиски, может быть, обследует другие парки или, если нужно будет, обследует все туалеты в пригородах.
«Я найду тебя, — размышлял он среди ночи. — Мы встретимся снова, и я больше не позволю тебе исчезнуть. Я найду тебя…»
К рассвету яблоки и груши кончились, огрызки были сложены в кучку и пошли на поживу муравьям. Восход солнца сигнализировал о конце ночной слежки у туалета, и, когда птицы начали петь среди пальм и мескитовых деревьев, парк превратился в мирное место, лишённое признаков тайных похождений. Встретив утро на полный желудок, он развернул газету, расстелил её на столике для пикников. Он изучил первую страницу — водя по заголовкам указательным пальцем, ожидая встретить своё имя, — но ничего о себе не нашёл.
Перевернул страницу.
Ничего.
Следующая страница.
Ничего.
Когда облегчение уже охватило его, палец скользнул на пять слов на странице формата А4: УБИЙЦУ БАНИСТЕРА ИЩУТ В КАЛИФОРНИИ. Под заголовком была его фотография из паспорта, чёрно-белая, сделанная за несколько лет до того. Прочитав статью, в которой было написано, что расследование идёт успешно, он испытал смешанное чувство страха и восторга. Он, оказывается, послал детектива и его команду по ложному следу, дал себе больше свободы, оставаясь неузнанным и невидимым.
Он думал, что ему нужно только время, и внимание публики переключится на что-то другое. Следующая трагедия — убийство, изнасилование, автокатастрофа, гибель ребёнка — избавит его от внимания кого бы то ни было (разве что останется полиция, семья Банистера и его собственное семейство). Пять дней назад его дело было расписано на первой странице газеты, сегодня оно уже переместилось на четвёртую страницу — через месяц он вообще перестанет существовать. Так что он отрастит бороду, попробует свою свободу на вкус (пройдётся там, поест здесь, прокатится на автобусе, когда его ноги слишком устанут). И без вопросов — снова встретит Поло, — даже если для этого потребуется много недель,
