Жюстен и те из его сестер, что пережили чуму, относились к самым богатым жителям в деревне, а это означало, что в старости ей будет обеспечен хороший уход. Теперь она не говорила ни о чем, кроме предстоящей свадьбы. Но после смерти отца с ней произошла мрачная перемена: она совсем потеряла аппетит, щеки у нее впали, а в глазах поселилось подозрение.
По вечерам, когда мы сидели у очага и шили мой свадебный наряд, я с уважением выслушивала все ее советы. Она плакала, вспоминая свое собственное свадебное платье, которое сшила двадцать лет назад, когда была обручена с отцом. Но мои сердце и сознание были сосредоточены не на предстоящей свадьбе, а на грядущем вступлении на путь и на странном отдалении от меня и богини, и ясновидения.
Наконец этот день наступил. Вернее сказать, не день, а ночь – и такая ночь, когда свинцовые тучи затянули черное небо и пролились на землю сильным и теплым ливнем. Когда матушка захрапела и мы с Нони начали надевать плащи, я почувствовала, насколько натянуты мои нервы. Пальцы у меня дрожали, и я испытывала не возбуждение и предвосхищение чудесного, как предполагала, а подлинный ужас. Я не могла смотреть Нони в глаза, а она избегала моего взгляда, и когда мы вышли из дома прямо под проливной дождь, мы не сказали друг другу ни слова. Бабушка шла впереди с необычной торопливостью и решимостью, так что я, стараясь поспеть за ней, скоро вспотела, так как была в платье и плаще, а воздух был очень влажный.
Мы направлялись в оливковую рощу, вернее, я так думала, пока Нони неожиданно не свернула влево, к холмам, которые возвышались к востоку от деревни. Мы вошли в густой лес, где росли дубы и ели, и, то и дело поскальзываясь на ковре из опавших листьев, под прикрытием ветвей древних деревьев начали подниматься по пологому склону.
Вдруг из-за дерева вышел человек: высокий мужчина в маске и черном плаще, казавшийся в ночи не более чем темным силуэтом. Но я не могла ошибиться в главном: в его руке сверкнул меч.
«Жандарм! – подумала я в ужасе. – Теперь нас поймают и сожгут как ведьм!»
Я закричала и пала на колени.
– Ни шагу вперед! – приказал он.
Испытав страшное облегчение, я узнала голос Жюстена. Но его голос был одновременно не только его голосом – как не был тогда лишь голосом моей бабушки голос жрицы. Из-за его спины показалась другая фигура, пониже ростом. Я поняла, что это была Маттелина. Это были всего лишь Жюстен и Маттелина, совершающие древний ритуал, но, когда молодая женщина завязала мне глаза и я почувствовала, как острый, наподобие бритвы, меч разрезал мне лиф и чуть не проткнул кожу у меня меж грудями, меня охватил страх.
– Горе тебе, – сказал Жюстен, – если ты откроешь имя любого из твоих братьев и сестер тем, кто не принадлежит богине, или если ты когда-нибудь от нее отречешься. Ибо в таком случае на тебя падут весь ее гнев и вся ее ярость, и на тебя падут наш гнев и наша ярость, и мы найдем тебя не только в этом мире, но и в других мирах, не только в этой жизни, но и во всех последующих. Ты поняла?
– Поняла, – ответила я так слабо, что едва узнала свой собственный голос.
– Тогда поклянись своей жизнью и магией, что будешь верна богине и кругу и никогда, даже под угрозой смерти, не назовешь имена своих братьев и сестер тем, кто не принадлежит к расе!
– Жизнью и магией клянусь.
– Тогда ступай! – сказал он и убрал лезвие от моей груди.
Они поставили меня на ноги, причем отнюдь не нежно и не ласково, и потащили наверх по холму, недовольно вздрагивая, когда я наступала на упавшую шишку. Мы взбирались на самую вершину холма; те, кто поднимался вслед за мной, уже начали задыхаться. Наконец холм стал выравниваться, и меня провели по мокрым камням в какую-то пещеру – я это поняла, потому что дождь вдруг разом прекратился, а земля у меня под ногами оказалась сухой.
Меня усадили у прохладной каменной стены. Я услышала над головой голос Нони, приказавшей мне:
– Глотай!
К моим губам прижали какой-то шарик. Я взяла его в рот и начала жевать, потому что он был слишком большой, чтобы проглотить его сразу. Он оказался таким противным и горьким на вкус, что я тут же подавилась и чуть не выплюнула его. Но тут к моим губам поднесли чашу, и я услышала приказ:
– Глотай!
Я сделала глоток и, к своей радости, обнаружила, что это обыкновенный отвар из мяты. Но даже отвар не мог толком помочь: мой желудок не принимал шарика, и я прижималась спиной к холодной стене, еле сдерживая рвоту, а Нони продолжала поить и поить меня.
Наконец тошнота прошла, и я хотела уже встать и снять с глаз повязку, но не успела я это сделать, как трое моих спутников, надавив на мои руки, ноги, ребра и плечи, стали укладывать меня на землю. Действие дурмана уже началось, и я не стала сопротивляться.
– Ложись, ложись на землю, ложись навстречу богине…
Где-то далеко слышался шум дождя. Но здесь, в пещере, было слышно лишь мое дыхание.
Неожиданно я почувствовала, что кто-то развязывает мой мокрый плащ и снимает его. Потом две пары маленьких рук, женских рук, приподняли мои юбки и стали медленно, но сильно растирать мне ноги. Вскоре по ароматному запаху трав я поняла, что в мою кожу втирают какую-то мазь. Это тут же возымело свое действие: мое дыхание стало тяжелым и замедленным, мне стало легко и спокойно и безразлично, что со мной делают. С меня сняли и платье, и нижнюю рубашку, но я не стыдилась своей наготы. Мне доставляло удовольствие скольжение какой-то тряпочки по моим рукам и телу…
Где-то далеко раздался раскат грома – красивый, глубокий раскат грома. А я лежала, как зачарованная, в пещере и чувствовала, как стучит мое сердце. А в это время три пары рук медленно, ласково оглаживали мои руки и все мое тело, и все трое пели какую-то странную, нестройную мелодию. Тональность становилась все выше и выше, пока не превратилась в какое-то жужжание, похожее на глупое жужжание пчел, и я громко рассмеялась.
Касания тут же стали медленными-медленными, и я уже не различала, чьи это руки. Я ощущала себя охваченной одной общей лаской и чувствовала, что мое тел о начало сокращаться и расширяться, как тело женщины в родах, без боли, но с тем же самым ощущением борьбы и отчаянного желания наконец родить и
