Я, Мона Лиза

— Позвольте, я покажу, — сказал он и, зайдя сзади, взял мою руку в свою.

Я держала нож крепко, напряженно; он потряс мне запястье несколько раз, пока моя хватка немного не ослабла.

— А теперь, — продолжил Салаи, — вы держите нож лезвием вниз. Нужно сделать прямо противоположное: перехватить рукоятку так, чтобы кончик лезвия был направлен вверх. Но совсем немного. Вот так.

Он повернул мою руку и направил лезвие вверх, я чувствовала ухом его теплое дыхание. От него пахло вином и льняным маслом. Я оглянулась на юношу и впервые поняла, что, несмотря на незрелость, на самом деле передо мной молодой мужчина, мой сверстник, к тому же красивый, с сильным, крепким телом. Он перехватил мой взгляд и игриво заулыбался. Я вспыхнула, смутившись оттого, что между нами пробежала искра, и отвела взгляд. Зато теперь я поняла, как Изабелла попалась на крючок.

— Вот так правильно, — тихо сказал он. — Хорошо, что он заточен с двух сторон, — избежите лишних хлопот. А теперь покажите мне, как будете нападать. Вперед, убейте кого-нибудь.

Я сделала шаг вперед и ткнула ножом перед собой. Салаи захихикал.

— Все это хорошо и правильно, но лишь в том случае, если ваш противник будет стоять совершенно неподвижно, а вы захотите только поцарапать его и позволить ему бежать. Смотрите.

Он встал рядом и в мгновение ока извлек из глубин своей одежды длинный тонкий нож. Не успела я удивиться, как он шагнул вперед и ткнул ножом довольно низко перед собой, а потом дикарским жестом рванул его вверх.

— Понятно? — Он повернулся ко мне с поднятым ножом. — Колите низко, прямо в кишки, в самое уязвимое место. Это довольно легко даже для слабой девушки. Угодить в сердце или легкие — гораздо труднее, там слишком много костей и требуется большая сила. Поэтому цельтесь в кишки, в самом низу, почти у паха, а затем, чтобы довести дело до конца и убедиться, что противник больше не доставит вам неприятностей, изо всей силы рваните нож вверх, пока он не упрется в ребра. Так пострадают все основные органы. Это все, что вам нужно, чтобы убить человека. Он истечет кровью так же быстро, как если бы вы перерезали ему глотку. — Салаи улыбнулся и спрятал свой нож. — А теперь попробуйте вы.

Не успел он договорить, как я сделала выпад вперед, он даже вздрогнул от неожиданности. Нож я держала правильно, лезвием вверх. Я запомнила, что наносить удар следует низко, а затем резко рвануть лезвие вверх, не зная жалости.

Пораженный Салаи одобрительно защелкал языком.

— И это благородная женщина из добропорядочного семейства? Вы быстро обучаетесь, монна Лиза. Можно подумать, вы росли на улице.

Тем же вечером после ужина я вышла на балкон. В руках я держала оружие, направив острие чуть вверх. Я начала практиковаться: делала выпад на одной ноге, одновременно нанося удар ножом, потом резко дергала его вверх, слушая, как лезвие со свистом разрезает воздух.

Снова и снова я делала выпад. И пропарывала чье-то брюхо ножом, ранила, убивала. Раз за разом я выпускала кишки из Пацци и того, третьего убийцы.

Пьеро так и не появился. Две недели спустя после того, как я сообщила Салаи содержание письма, Дзалумма явилась в мои покои со скорбным лицом. Новость быстро распространялась по всему городу. Пьеро со своими людьми выступил из Сиены и продвинулся на юг до Сан-Гаджо. Но во время похода разверзлись небеса, и начавшийся ливень вынудил армию искать убежище, чтобы переждать бурю, — в результате они потеряли преимущество наступления под покровом ночи. А тем временем флорентийские войска, размещенные в Пизе, успели узнать о приближении противника. Пьеро был вынужден отступить, иначе превосходящие по численности войска разбили бы его наголову.

Разумеется, последователи Савонаролы заявили, что в этом чувствуется рука Божья. Остальные из нас совсем приуныли и боялись разговаривать.

А я терзалась горечью. Горечью, потому как понимала, что нам никогда не узнать всей правды о случившемся, и все благодаря моему мужу и семейству Пацци. Днем я держала на руках ребенка, а ночью не выпускала из рук кинжала.

Вторжение Медичи сорвалось, поэтому я ожидала, что Франческо будет в добром расположении духа, более того, я боялась злорадства с его стороны. Но на следующий вечер, за ужином, он был явно чем-то озабочен и вообще ни словом не обмолвился о неудавшейся попытке Пьеро подойти к городу.

— Я слышал, — произнес мой отец, ничем не выдавая своих чувств, — что вновь избранная синьория состоит из одних «беснующихся». Должно быть, фра Джироламо бесконечно огорчен.

Франческо не поднял на него глаз, но пробормотал:

— Вы лучше осведомлены, чем я. — Затем он стряхнул с себя молчаливость и заговорил чуть громче: — Это все равно. Синьория вечно дает крен то в ту, то в другую сторону. Два месяца потерпим «беснующихся», а потом, кто знает, следующие избранники могут оказаться сплошь одними «плаксами». Как бы там ни было, синьория не сможет породить слишком большие беды. Недавно нам удалось создать Коллегию восьми благодаря последним событиям.

Я уставилась себе в тарелку. Я поняла, что он имел в виду Пьеро. Вероятно, он не произнес вслух имени моего деверя, боясь меня оскорбить.

— Восьми, говорите? — как ни в чем не бывало, поинтересовался отец.

— Да, восемь человек избраны, чтобы поддерживать в городе порядок и не допустить новых угроз. Особенно внимательно они станут приглядывать за Бернардо дель Неро и его партией «серых». И примут самые строгие меры, чтобы прекратить всяческую шпионскую деятельность. Любое письмо во Флоренцию или из Флоренции будет перехвачено и прочитано. Мы перекроем все доступные пути сторонникам Медичи.

Я занялась лежащим передо мной куском жареной зайчатины. Зерно по-прежнему стоило дорого, и Агриппина, оставшаяся на всю жизнь хромой после того ужасного дня на площади дель Грано, почти полностью полагалась только на местных охотников, которые помогали пополнять наши припасы. Я отделила мясо от костей, но не съела ни крошки.

— А что по этому поводу говорит фра Джироламо? — поинтересовался отец.

Меня удивил его вопрос. Он ежедневно посещал проповеди монаха, иногда задерживался в церкви, чтобы переговорить с ним. Ему ли этого не знать.

Франческо ответил очень сдержанно:

— Вообще-то это было его предложение.

Ужин мы закончили в молчании. На лице Франческо ни разу не появилась его обычная вежливая улыбка.

Той же ночью я, оставив Дзалумму, отправилась в кабинет Франческо. Меня радовал тот факт, что муж ни разу больше не наведался в мою спальню после той единственной попытки еще раз сделать меня матерью. Видимо, не смог преодолеть отвращение к дозволенной близости.

Стояла поздняя весна, погода была приятная; из раскрытых окон доносился аромат роз. Тем не менее, я не могла наслаждаться красотой ночи. На меня навевала бессонницу мысль, что, быть может, Пьеро никогда не удастся захватить Флоренцию, что я состарюсь и умру рядом с Франческо в городе, которым правит безумец.

Я вошла в кабинет мужа, почти полностью погруженный во мрак: слабый свет лампы из соседней комнаты не мог рассеять тьму. Я быстро открыла стол, ожидая, что ничего там не обнаружу и сразу вернусь к себе. Но в ящике оказалось письмо, которого я еще не видела, со сломанной печатью. Я нахмурилась. Лучше бы мне ничего не находить. У меня было не то настроение, чтобы обсуждать с Салаи неудачу Пьеро.

Но пришлось взять письмо и, прокравшись в спальню к мужу — ведь в кабинете не горел огонь, — поднести листок к лампе.

«Видимо, наш пророк по-прежнему яростно клеймит Рим со своей кафедры. Его святейшество недоволен, и я пока ничем не могу его успокоить. Вся наша операция под угрозой! И кого тогда мне обвинять, если случится чудовищный провал? Я ведь хотел, чтобы пророк отпустил вожжи только по отношению к Медичи — как Вы могли так неверно меня понять? Вы знаете, я многие годы добивался внимания Папы, его доверия… И теперь Вы готовы увидеть, что все мои усилия пошли насмарку? Или, быть может, мне усомниться в Вас и перепоручить это дело Антонио? Если он действительно пользуется доверием