капала кровь), указывая на что-то, находившееся у нас за спиной. Разумеется, Мери и кучер не видели призрака, поэтому я украдкой обернулся назад, но ничего не увидел. Только ночной лес с темными силуэтами деревьев.
Я вновь повернулся к Стефану, успевшему спуститься по каменным ступеням вниз. Он молчаливо, но выразительно указывал в сторону леса.
Я ощутил сильное головокружение и, невольно вскрикнув, закрыл глаза. В здешних краях полно легенд о мороях[4]– неупокоившихся душах мертвецов. Крестьяне верят, будто тайные грехи или зарытые сокровища вынуждают эти души скитаться по земле до тех пор, пока не откроется правда. Но какие грехи могли быть у маленького Стефана? Сомнительно также, чтобы ребенок знал тайну спрятанного в лесу клада. Умом я понимал: призрачное видение вызвано всего лишь усталостью после длительного путешествия и страхом услышать печальное известие. Я причисляю себя к современным людям и верю в науку, а не в Бога и дьявола.
Я открыл глаза. Стефан исчез. В дверях стояла моя сестра Жужанна.
Мое сердце сжалось от боли. Мери поспешно прикрыла рукой рот, но и у нее вырвался горестный стон. Мы оба сразу же поняли: мой отец мертв. Жужанна была в трауре, ее глаза покраснели и опухли от слез. Обрадовавшись встрече, она попыталась улыбнуться нам, но улыбка мгновенно погасла под тяжестью горя.
Милая моя сестричка, как же ты постарела за эти несколько лет, что я отсутствовал дома!.. Она была старше меня всего на два года, а казалось – на все пятнадцать. В ее иссиня-черных волосах (таких же, как у меня и у маленького Стефана) появилась седина, посеребрившая виски и макушку. Осунувшееся лицо избороздили морщины. Смерть отца придавила Жужанну. Мне стало стыдно: ведь все самое тяжелое легло на ее хрупкие плечи.
Я бросился к ней, миновав то место, где совсем недавно стоял призрак Стефана. Жужанна успела сделать всего лишь шаг. Я нежно обнял ее. Мы оба зарыдали, не стесняясь своих слез.
– Каша, – повторяла она. – Каша, милый...
Меня давно так никто не называл, и это детское имя-прозвище больно царапнуло меня по сердцу. (Объясню происхождение этого странного имени. В детстве у нас была старая повариха из русских, звавшая меня уменьшительным русским именем Аркаша. Если отбросить первые две буквы, получалось 'каша' – весьма странное и противное кушанье, которым нас изо дня в день кормили на завтрак. Правда, мне часто удавалось одурачить повариху: выкинув куда-нибудь ненавистную кашу, я предъявлял старухе пустую тарелку и уверял, что все съел. Жужанна любила меня поддразнивать, называя Кашей. Незаметно это имя пристало ко мне.). Жужанна показалась мне совсем бесплотной, и, как бы ни был я охвачен горем, меня серьезно встревожило ее состояние. Сестра родилась хромой и с искривленным позвоночником. Сколько я ее помню, она всегда была слабым и болезненным созданием.
– Когда, Жужа? – спросил я по-румынски.
Неужели я четыре года провел в Лондоне, разговаривая исключительно по-английски и почти забыв о своей принадлежности к роду Цепешей? В тот момент мне казалось, что я никуда не уезжал.
– Вечером, сразу после заката, – ответила она, и я сразу же вспомнил кошмарный сон, привидевшийся мне, когда мы ехали в коляске. – Где-то в полдень он впал в беспамятство и в сознание больше не приходил. Но до этого отец успел продиктовать тебе письмо...
Утирая платком слезы, Жужанна подала мне сложенный лист бумаги, который я не глядя опустил в карман жилетки.
Громадный сенбернар взбежал по ступеням и остановился подле хозяйки. Я невольно отпрянул. Жужанна поняла мой жест – когда Пастух разорвал Стефану горло, ей было семь.
– Не бойся, – сказала она мне, поглаживая пса. – Брут – собака чистых кровей. Он очень добрый и покладистый.
Ну и имя! Интересно, что заставило мою сестру так назвать своего любимца?
Жужанна проковыляла вниз и подошла к Мери, которая до сих пор терпеливо стояла в стороне, не желая нам мешать.
– Какая же я все-таки грубая, – по-английски сказала Жужа. – Давно мечтала увидеть свою дорогую невестку, а теперь заставляю ее ждать. Добро пожаловать, Мери.
После нескольких лет, проведенных в Лондоне, акцент сестры резал мне ухо. Мери тоже несколько опешила. Она привыкла читать письма Жужанны, написанные безупречным литературным английским языком, и, наверное, решила, что речь последней отличается такой же безупречностью.
Со всем изяществом, какое позволяло нынешнее положение, Мери пошла навстречу Жуже и, поцеловав мою сестру, произнесла:
– Ваши удивительные письма покорили меня. Мне казалось, что мы с вами – давние подруги. Как я рада наконец увидеть вас, и как жаль, что наша первая встреча происходит при столь печальных обстоятельствах!
Жужанна взяла Мери за руку и повела с ночного холода в теплый дом. Неужели я снова очутился в знакомой большой гостиной? Всхлипывая и вытирая слезы, Жужа рассказала нам о болезни отца и его последних днях. Наш разговор продолжался около часа. Затем, спохватившись, сестра заявила, что проводит нас в нашу комнату (мою прежнюю комнату!), ибо Мери сильно утомилась и нуждается в отдыхе. Уложив жену в кровать, я отправился с Жужей к отцу.
Выйдя из восточного крыла дома, мы миновали поросший травой холм и оказались возле семейной часовни. Точнее, перед тем, что некогда было семейной часовней, поскольку отец никогда не скрывал своих атеистических воззрений, привив и нам скептическое отношение к церкви и ее требованиям. Еще издали мы услышали мелодично-печальные голоса плакальщиц, исполнявших бочете [5]– традиционные песни-причитания. Рискну перевести на английский несколько строк из одной песни:
