Я пребывал в состоянии полнейшей потерянности, поскольку сам уже не мог контролировать процессы, происходящие в моей памяти-комоде. Я не имел представления о том, что за информация выскочит в следующую секунду из того или иного ящичка. Но мне пора было возвращаться в город, где меня ждали моя работа, мой шеф, моя жена… Простите, это ошибка: у меня нет и никогда не было жены.
Единственное, что я сделал, прежде чем покинуть дачный домик и вновь окунуться в реальный мир, который теперь пугал меня, почти как геенна огненная, – это внимательнейшим образом просмотрел все ящички, дабы убедиться, что ни на одном из них нет бирки с надписью «Суицид». Хотя, конечно, это было слабым утешением – я перевернул все с ног на голову в своем комоде, и мысль о самоубийстве могла оказаться в самом неожиданном месте.
После того как рухнула система, которую я считал непосрамимой… – то есть я хотел сказать непогрешимой, – жизнь моя покатилась под откос. И самым ужасным было вовсе не то, что я путал имена своих знакомых, номера телефонов и автобусные маршруты. И не то, что на меня стали странно посматривать те, кто прежде встречал с неизменной улыбкой. И даже не то, что после того, как я завалил пару беспроигрышных дел, шеф усадил меня за обшарпанный стол в дальней комнате офиса, где я должен был заниматься забыванием старых комплиментов… Простите, подшиванием старых документов. Весь ужас заключался в том, что я начал терять чувство реальности. Ткань бытия вокруг меня рвалась в клочья. Да и дней связующая нить также оказалась до безобразия непрочной. Я не знал, сколько ангелов может разместиться на кончике иглы. Не понимал, чем Империя Солнца отличается от Страны Советов. Недоумевал, чего ради Лютер запустил в Дьявола чернильницу. Я даже не помнил, что было прежде: курица или яйцо?.. Или, может быть, петух?
А кто затеял охоту на снарка? И, собственно, что собой представляет этот самый снарк? Что в нем ценного: шкура, жир, спермацет?..
Пытаясь удержаться на грани реальности, хотя бы в пределах того, чтобы стороннему наблюдателю казалось, что со мной все в порядке, я стал прилагать все усилия к тому, чтобы не позволять ящичкам моего комода открываться самопроизвольно. Я внимательно следил за комодом и, как только в ответ на какой-то внешний разрыхлитель… раздражитель тот или иной ящичек пытался выскользнуть из своей ячейки, я тут же подхватывал его и быстро задвигал на место. Занятие это требовало огромной сосредоточенности и отнимало так много времени, что я почти не обращал внимания на то, что происходило вокруг. В итоге одни начали считать меня мрачным мизантропом, другие – самовлюбленным кретином.
Случалось, что, когда выскакивало одновременно несколько ящичков, я не успевал все их подхватить. И тогда их содержимое рассыпалось и перемешивалось. В такие моменты я сам себя боялся. А со стороны то, что творилось со мной, должно было выглядеть и вовсе полнейшей дичью. Конечности мои начинали совершать непроизвольные, абсолютно не согласованные между собой движения, смахивающие на пляску куклы-марионетки, зависшей в руках вусмерть пьяного кукловода. Выражения лица сменяли одно другое со скоростью, которой позавидовал бы профессиональный мим. А сопровождением всей этой невиданной клоунаде служил бурный поток из разорванных фраз и бессмысленного набора слов, удержать который я был не в состоянии. Стараясь как можно скорее положить конец этому безумию, я хватал все, что подворачивалось под руку, и заталкивал в ящики, уже не пытаясь разобраться, соответствует ли содержимое маркировке.
Однажды, когда, оставшись в одиночестве, я в очередной раз предпринял заранее обреченную на провал попытку навести в комоде хотя бы какую-то видимость порядка, я обнаружил в ящике с маркировкой «Рабочий стол» раздавленный окурок. Окурок никак не мог принадлежать мне, поскольку я вообще не курю. Откуда же он появился в моем «Рабочем столе»? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я кинул окурок в ящичек с названием «Хлам» и постарался забыть о нем.
Но оказалось, что это было только начало. На следующий день я нашел в ящичке «Планы на будущее» – даже в сложившейся весьма непростой ситуации я внимательно следил за его содержимым – старый черепаховый гребень с тремя сломанными зубьями и клочком грязных седых волос. Вид у гребня был омерзительный. И, наверное, не имеет смысла говорить о том, что прежде я его никогда не видел.
Уже через неделю, какой бы ящичек комода я ни открыл, меня почти наверняка ожидал неприятный сюрприз в виде выдавленного тюбика зубной пасты, разжеванной зубочистки, сломанной искусственной челюсти, грязного носового платка, нестираных носков или чего-то еще в том же роде. В ящичке «Парковое хозяйство» я как-то раз обнаружил презерватив, к счастью, неиспользованный. В ящичке «Досуг» несколько документов слиплись из-за жвачки, которую кто-то в него выплюнул. А на бумаги в ящичке «Комплексные проблемы» кто-то и вовсе помочился.
Создавалось впечатление, что окружающие меня люди приспособились использовать мою память в качестве мусорной корзины. И чем дальше, тем больше всевозможного мусора и никому не нужных, использованных вещей летело в ящички моего комода. И что мне было с этим делать? Выкинуть их было некуда, а чем больше ящичков я отводил под хлам, тем быстрее превращался из интеллектуала в мусорщика. Я попытался было прятать мусор под нужными мне материалами, но это привело к тому, что спустя какое-то время я уже и сам не мог разобраться, что в комоде действительно принадлежит мне, а что было подкинуто.
Я все больше теряю связь с растительностью… Или с действительностью?.. И виновата в этом моя исключительность… Или же относительность?.. Поправьте меня, если я не прав, – сам я уже почти ничего не понимаю…
Пробуждаясь в предрассветной мгле, пытаюсь отыскать в себе жгучее чувство надежды, но обнаруживаю лишь горький осадок сна… Нет, это не мои слова. Просто снова выскочил ящичек в правом верхнем углу комода, на котором написаны только две буквы «ОЭ».
Кто бы мне сказал, что это означает?
В саду
Первого января вся наша старая школьная компания собралась у Сыроедовых. Помимо наступившего наконец нового года была еще одна немаловажная причина для встречи: Галине, младшей дочери Анатолия и Марины, исполнилось два года. Случается, что дети рождаются в первый день нового года. А бывает, что и в лишний день високосного.
Сама малышка плохо понимала, что происходит. Что это за суета вокруг нее, елки и праздничного стола? Впереди у Галки была бесконечная жизнь, и даты для нее еще не имели значения. Но, как бы там ни было, с ролью именинницы девчушка справлялась отлично. Одетая в роскошное темно-синее платье, с огромным голубым бантом на голове, Галина с чрезвычайно серьезным видом восседала на диване и время от времени благосклонно наклоняла кукольную головку, принимая очередной подарок.
Когда подошла моя очередь возложить подношение к ногам маленькой богини, я вручил Галине куклу размером с нее саму, погладил по головке и шутки ради, подмигнув сидевшему рядом с дочерью отцу, спросил:
– Ну как, Галочка, расскажешь нам, старикам, что чувствует девочка, когда ей исполняется два года?
Галя очень серьезно посмотрела на меня большими карими глазами и ничего не ответила. Она вообще очень мало говорила. И только отдельные слова, не пытаясь связать их в осмысленные фразы. Все, что ей требовалось, Галя могла прекрасно объяснить жестами. В этом не было никакой патологии, просто девочка пока еще не видела вокруг себя ничего настолько важного, чтобы начать пользоваться всеми возможностями вербальной семантики. Толик так просто уверял всех, что чем позже ребенок начинает говорить, тем он умнее. Вот и на этот раз многозначительно-безмолвный ответ Галины на мой ничего не значащий вопрос привел Сыроедова в полнейший восторг. Толик громко засмеялся и, приобняв за плечи, прижал к себе дочку.
– Понял. – Я улыбнулся и поднял руки, признавая свое поражение. – Но у меня есть еще один очень хитрый вопрос. – Я наклонился и таинственным полушепотом спросил у внимательно смотревшей на меня девочки: – А помнишь ли, Галя, где ты была, когда тебя с нами не было?
И тут, к нашему с Толиком изумлению, Галина отчетливо и ясно произнесла:
– Я была в саду.
Причем сказано это было с таким серьезным видом, что оба мы на какое-то время обомлели.
– Что ты сказала? – придя в себя, тут же спросил у дочери Сыроедов.
Но в этот вечер Галина не сказала больше ни слова.
